Читать онлайн книгу "Методология социального познания. Монография"

Методология социального познания. Монография
Алексей Борисович Курлов


Рассматриваются методологические основания процесса социального познания. Раскрываются особенности методов осуществления научных изысканий и представляются алгоритмы решения когнитивных проблем в теоретической и прикладной сферах социального исследования. Книга адресована ученым и специалистам, занимающимся социальной аналитикой; аспирантам и магистрам, осваивающим философские и социологические дисциплины, а также всем интересующимся принципами получения объективных знаний о современной социальной действительности.





А. Б. Курлов

Методология социального познания

Монография







[битая ссылка] ebooks@prospekt.org




Введение


Уважаемый читатель!

Эта работа является восьмой книгой1 серии «Практическая философия», в которой рассматривается широкий спектр проблем, связанных с познанием современной социальной действительности. Здесь мы кульминируем смысл посыла Аристотеля: «…в отличие от незнания, знание всеобще и необходимо»2, акцентируя внимание на методах объективного понимания сути социальности и удостоверения полученных представлений средствами ratio и empirical.

Общая логика и содержательная композиция этой монографии такова.

Вначале рассматриваются различные порядки когнитивной атрибуции современного общества, фокусируя внимание на главном ресурсе его развития – информационно-знаниевом.

Затем раскрываются основные топосы научного инструментария социального познания и подвергается детализации его объект – современное динамично развивающееся общество, находящееся в перманентном состоянии де-, ре- и трансформационных изменений своих структур, поддерживающих (или разрушающих) различные формы и порядки социальности современного человека. Здесь обосновываются и тенденции динамики пространства социальных взаимодействий, в котором позиционирует себя современный актор.

В процессе изложения материала мы пытались аргументировано обозначить актуальные ноэмы, благодаря которым возможна кристаллизация новых объективных знаний об общих и партикулярных закономерностях социального бытия. Полагаем, что эти положения, являются необходимыми для разработки адекватной современным реалиям идеологии социального познания и последующего создания технологических средств управления различными проблемами во многих сферах преобразующей деятельности человека. Кроме того, в результате осуществленного в этой книге анализа оснований современной эпистемологии и эвристики появляется возможность не только обоснования алгоритма социальных исследований, но и выявления различных форм имитационной, в том числе и псевдонаучной, деятельности, которые привносят существенный дисбаланс в развитие общественных процессов, разрушая основы социальности современного человека.

Материал последующих глав адаптирован под решение более конкретных проблем. Здесь происходит детализация объекта социального познания, раскрывается специфика различных его (объекта) уровней, а также обозначаются основные контуры проблемного поля и основные предметные ориентиры современной социальной аналитики. Мы рассматриваем их через призму научно-практического потенциала социального знания, который, по нашему убеждению, вполне достаточен для осуществления модернизационного прорыва и восстановления утраченного status quo в глобальном позиционировании российской социальности.

Все представленные здесь методологические положения прошли многократную апробацию и подтвердили свою теоретическую обоснованность. На их основе был разработан широкий спектр теоретико-методологических и прогнозных моделей развития различных социальных объектов. Были созданы многочисленные алгоритмы конструирования общественных процессов, а также технологии социально-коммуникационного менеджмента, применяемые на различных уровнях организации социума.

Надеюсь, что заинтересованный читатель, погрузившись в материал этой книги, не только почерпнет здесь определенный объем актуальной информации, но и проникнется пафосом поставленных здесь проблем. Очевидно, что от формы их решения, характера дальнейших социальных преобразований напрямую зависит будущее каждого нас – будущее, которое откроет перед нами новые горизонты цивилизованного развития; или будущее без социального времени, наполненное экзистенциальным страхом. Безусловно, далеко не все, что происходит в нашей действительности, зависит от ученых и их разработок, но результаты их деятельности могут и должны стать серьезными аргументами и руководством к действию – эффективным средством решения многих острейших социальных проблем.




Глава 1

Информационно-знаниевая атрибуция современного общества





§ 1. Информационная технологизация как условие развития современного социального пространства


Прежде чем обратиться к рассмотрению процессов инновационного изменения форм и порядков социальной действительности, происходящих в последнее время под воздействием различных информационных технологий, активно внедряемых в нашу жизнь, необходимо рассмотреть тот субстрат, на котором «выращивается» социальность с новыми признаками, структурой и свойствами. В качестве такового чаще всего рассматривается некое социальное пространство, которое и подлежит технологическому воздействию с использованием всего арсенала информационно-коммуникационных средств.

Итак, с позиций Пьера Бурдье «социальное пространство – это поле сил, точнее, совокупность объективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и которые несводимы к намерениям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям»3. Но, с нашей точки зрения, это понятие имеет прежде всего ярко выраженную антропологическую доминанту. Апелляция к ней позволяет более точно пояснить существо качественных связей индивида и общества, механизмы включения субъекта в различные формы социальной практики. Одной из главных функций социального пространства является функция социального обустройства жизнедеятельности субъектов, создание условий для удовлетворения их потребностей не только в сфере производства, но и в ассоциированном распределении материальных и духовных благ, в расширении продуктивных связей индивида с обществом. Очевидно, что качество социального пространства во многом определяет характер сложившегося организационного порядка консолидированной деятельности субъектов, эффективность проявления их социальности и позиционирования в различных структурах социальной практики. Следовательно, чтобы более полно использовать «человеческий ресурс», необходимо искать пути оптимизации элементной и функциональной структуры данного пространства, поддерживающего тот или иной тип отношений и связей, складывающихся в процессе социальной деятельности.

К сожалению, разбалансированность этих отношений очень часто обусловлена технологической ущербностью социального пространства – отсутствием в нем реальных и потенциальных механизмов поддержания быстро изменяющихся форм человеческой деятельности во всех сферах социального бытия.

Причины указанной технологической ущербности могут быть сведены к следующим основным фундирующим факторам:

– неразвитость социально-экономических, социохозяйственных структур, обусловленная использованием архаичных техник и технологий, позволяющих лишь воспроизводить производственные и потребительские процессы без приращения их качества;

– нарушение социальных приоритетов, неадекватность средств социальной защиты граждан, обусловленные неадекватностью использования коммуникативных технологий социального управления и технологий формирования политической инфраструктуры социума;

– низкий духовный, социокультурный потенциал, недостаточный уровень коммуникационной и профессиональной культуры субъектов социальной деятельности, что обусловлено ущербностью используемых информационных технологий в образовательных процессах в частности и процессах социальной коммуникации в целом.

Все вышесказанное позволяет сделать вывод о том, что технологизация социального пространства – это постоянный процесс, направленный на выявление и использование потенциалов социальной системы в целях ее оптимального функционирования на основе совокупности информационно-коммуникационных технологий, поддерживающих развитие социальности субъекта в рамках различных сфер и уровней ассоциированной деятельности.

Развертывание указанного процесса в конечном итоге и обусловило возможность становления и последующего оформления принципиально нового цивилизационного типа социальной организации, получившего название «информационное общество».

Далее, не претендуя на выстраивание какой-либо хронологии, мы попытаемся представить наиболее яркие проявления процесса информационной технологизации социального пространства, заявившие о себе в недавнем прошлом и показать ряд их социетальных (относящихся к обществу, рассматриваемому как единое целое) последствий, кардинально изменивших характер не только социохозяйственных и социокультурных связей, но и мировоззренческие установки человека ищущего и действующего.

Итак, в настоящее время практически не подвергается сомнению тот факт, что человек для реализации своего социального поведения нуждается в постоянном притоке информации. Постоянная информационная связь с окружающим миром, социальной средой, в которой он действует как активный социальный субъект, является одним из важнейших условий его нормальной жизнедеятельности.

Мы полагаем, что резкое усиление функционально-технологического значения информации в конце XX в. было вызвано следующими основными причинами.

Во-первых, в результате усложнения общественного поведения увеличиваются информационные потребности людей. Информация превращается в массовый продукт, что существенно изменяет технологию осуществления социальных взаимодействий, значительно повышая порядки свободы индивидов, социальных групп и территориально-региональных формирований.

Во-вторых, информация становится не просто сообщением, имеющим конкретное содержание, а экономической категорией. Она получает рыночную оценку и перестает быть бесплатным товаром. Возникает высокотехнологичный информационный рынок, где информация продается и покупается, а операции с информацией приносят прибыли и убытки. Расширяются инвестиции в информацию не только с целью получения новых данных, но и формирования новых технологий извлечения дополнительной прибыли. При этом прибыль от продаж и покупок информации не усредняется, поскольку информационный рынок не подчиняется законам совершенной конкуренции4, ибо здесь начинают работать иные социально-технологические механизмы.

В-третьих, резко возросли технологические возможности получения, передачи, хранения и использования информации во все возрастающих объемах. Технологическое лидерство захватили информационные средства, в основе которых лежит взаимодействие компьютера или компьютерной сети с машиной (прибором, аппаратом, манипулятором) и человеком.

Таким образом, с развитием информационных процессов и объемов трансляции этой субстанции все сильнее актуализируется значение такого социально-культурного феномена, как информационное взаимодействие, которое начинает доминировать во всех структурах и порядках социального бытия, знаменуя его переход к новой стадии технологического развития – информационной.

Следует также отметить, что информационное общество, являющееся высокотехнологичным социумом в плане реализации социокоммуникационных связей, представляет собой определенный этап развития техногенной цивилизации, становление которой происходит прежде всего в Европе в XVII столетии с последующей экспансией в другие регионы мира. Этот социокультурный феномен изначально получил название «западная цивилизация» и на протяжении всей последующей истории демонстрировал форсированные темпы развития, что впоследствии привело к революционным изменениям не только в структуре информационно-коммуникационной деятельности, но и к коренной реформации практически всех существующих форм, уровней и порядков социальной практики. Более того, такая аттрактивность5 развития цивилизационных процессов обусловила необходимость формирования принципиально новых предметных направлений социальной деятельности, в фокусе которых оказалась социальная информация с ее неисчерпаемым ресурсным потенциалом.

Но главной доминантой, особенно на первой стадии техногенной цивилизации, становится идея преобразования мира и подчинение человеком природы при помощи научной информации и различных технических средств. Такая ориентация породила особое отношение к информации и инструментальному знанию, ибо последнее оценивалось в качестве необходимого технологического компонента общественного прогресса6.

В целом для техногенной цивилизации, рассматриваемой через призму ее целевой функции, вектор которой имеет выраженную информационную аттрактивность, характерными являются следующие основные признаки:

– рельефное выражение закономерностей социальной динамики, проявляющейся в периодически повторяющихся экономических кризисах (это обстоятельство свидетельствует о существенном усложнении структур жизнедеятельности социума, все возрастающей информационной нагрузкой на субъект, что повышает уровень стохастичности различных сфер общественного бытия);

– в отличие от замкнутости традиционных цивилизаций техногенная быстро выходит за рамки одного или нескольких обществ, создавая международный рынок, и в конечном итоге приобретает интернациональный характер (что свидетельствует о наращивании потенциала саморазвития и самоорганизации данного социума на основе информационной экспансии);

– сущность человека все в большей степени рассматривается через его субъектно-деятельностное начало, а его преобразующая потенция становится основой его социальности (деятельностно-активный идеал отношения человека к природе распространяется на сферу социальных отношений, которые реформируются и трансформируются в соответствии с изменившимися представлениями об их эффективности);

– господство рационального мышления, нацеленного на теоретическое осмысление внешнего мира и использование новой конструктивной информации для развития орудий производства с целью увеличения их эффективности;

– дегуманизация общественных отношений, когда средства активно преобразующей деятельности человека превращаются в цель (следствием этих социальных изменений явилось возникновение массовой культуры, массовой информации и массовизация сознания людей)7.

Все перечисленные признаки прямо или косвенно свидетельствуют о целевой направленности цивилизационного процесса, в результате чего постепенно зарождаются уклады высокотехнологичного информационного общества, возникают смешанная технология, экономика, культура, построенные на основе информационно-коммуникационных взаимодействий. И лишь впоследствии индустриальное общество формирует свою собственную, качественно новую технологическую основу – информационную.

Следует отметить, что концептуально основания современных технологических инноваций в развитии социального пространства как локального, так и глобального масштабов уходят своими корнями в историю эпохи Просвещения. Пафос этой эпохи сформулирован в знаменитой формуле Ф. Бэкона «Знание – это сила» и наиболее ярко реализован в трудах И. Канта (в теории познания) и Карла Маркса (в политической экономии). Сейчас есть все основания для того, чтобы констатировать, что начало исследований «новых» форм социальных взаимодействий, развивающихся на основе коммуникативных практик, связаны в первую очередь с решающей ролью научного знания и научно-техническим прогрессом, которые заложил К. Маркс, сформулировав тезис о «превращении науки в непосредственную производительную силу».

Очевидно, что сегодня наука действительно становится решающей силой развития практически всех социальных систем и их структурных модулей. В силу этого сейчас происходит не менее очевидное смещение приоритетов от материально-вещественных и энергетических ресурсов к ресурсам интеллектуального и информационного характера. Информация начинает играть такую существенную, основополагающую роль, что появляется возможность выделять ее как пятый фактор производства наряду с известными: трудом, капиталом, земельными ресурсами и человеком. За социально-культурными скачками в отдельно взятых странах (точнее мировых культурах) начинают прослеживаться общие закономерности и тенденции, связанные с возрастающей ролью науки, инноваций, новых информационных возможностей в экономике. Этот новый экономический феномен по существу является социохозяйственной формой реализации более масштабного явления, получившего название «информационное общество».

Аргументируя факт ведущей роли знания в материальном производстве, К. Поппер высказывает предположение о том, что если существующая ныне экономика и техника будут уничтожены, но техническое и научное знание сохранится, то в этом случае через некоторое время (хотя и с большими трудностями и пусть в меньшем объеме) промышленность восстановится. Но, если вообразить, что исчезли все наши знания, а материальные вещи сохранились, это привело бы к полному исчезновению материальных следов цивилизации8.

Знание и информация всегда были обязательными, атрибутивными компонентами в жизнедеятельности людей. Знания являются средством завоевания свободы человека, средством его освобождения от влияния стихийных сил, раскрепощения личности. Но в условиях информационного общества знание выступает в новом качестве, оно становится самостоятельной силой, центральным фактором технического и социального развития. Для понимания изменения роли знания в информационном обществе важно указать на обстоятельства, отмеченные Мануэлем Кастельсом: «…информация в самом широком смысле, т. е. как передача знаний, имела критическую важность во всех обществах. Поэтому она превратились в атрибут специфической формы социальной организации, в которой благодаря новым технологическим условиям, возникшим в данный исторический период, генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальным источником производительности и власти»9. Он заявляет также и о том, что знание и информация являются критически важными элементами во всех технологических способах развития, ибо процесс производства всегда основан на определенном уровне знаний и обработки информации. Однако специфическим для информационного способа развития является воздействие знания на само знание как главный источник производительности10. Это означает, в частности, что, не прибегая к эмпирии, мы можем получать новое знание о реальности, анализируя имеющуюся социальную информацию. Этот вывод имеет принципиальное значение в контексте актуализируемых нами проблем, ибо такая форма кристаллизации знаний возможна только в рамках высокотехнологичной коммуникационной среды, где информация и знания легкодоступны для непосредственного использования и составляют неисчерпаемый информационный ресурс всего социума.

В данной работе мы будем опираться на то, что собственно феномен информационного общества, как и содержание этого понятия, есть комплексная данность, которая включает следующие аспекты (и компоненты), каждый из которых также структурирован внутри себя:

– производство нового знания (инноваций, новой социальной информации);

– использование нового инструментального знания во всех сферах социального бытия (в производстве, обмене, распределении и потреблении материальных и духовных благ);

– организация и управление социальной реальностью на основе принципов и технологий коммуникативного обмена;

– появление новых социально-культурных условий и нового состояния антропогенной среды в условиях новой высоко технологичной социальной реальности;

– формирование новых качеств индивида, основанных на инструментальных знаниях и коммуникационной культуре.

Полагаем, что лишь те подходы, которые учитывают это содержание и диалектическую связь между указанными компонентами, могут претендовать на полноту и потому истинность в отражении этой новой формы технологической организации социума. Думается, что только эти подходы будут адекватны при поиске путей эффективного управления, развития порядков реализации возможностей человека и общностей, открывающихся в связи с рельефным становлением этой новой социальной данности.

Итак, оформление понятий «информационное общество» и более сущностного «общество знаний» представляется в связи с этим закономерным, отражающим глубинные интересы и цели субъектов современной социальной реальности. Конечно, существуют различные оценки и прогнозы развития этой формы социальной реальности во всем наборе ее свойств. Однако тенденция информационной аттрактивности, определяя основную совокупность перспектив и проблем развития человечества в обозримом будущем, представляется стержневой, сущностной и потому заслуживающей специального социально-философского анализа. Мы же в этой работе лишь попытаемся поставить задачу адекватного понимания данного феномена и обозначить наиболее яркие, уже воплощенные в жизнь проявления этой формы социальной направленности в контексте рассмотрения ее информационно-технологического потенциала.

Одним из таких ярких проявлений технологизации социального пространства являются процессы его информатизации, которые уже сейчас приобрели глобальный характер и являются стержнем научно-технического и социально-экономического развития. Более того, информатизация сегодня начинает выполнять функцию интеллектуальной основы решения многих проблем современности.

Можно согласиться и с утверждением о том, что с технологической точки зрения основные достижения будут связаны с интеграцией техники, передачей и обработкой информации, которая и формирует высокотехнологичное общество, где такой товар, как «информация», подлежит продаже в более явной форме, чем сейчас11.

Во второй половине 1960-х гг. люди осознали тенденцию роста информации по экспоненциальной кривой, получившей название «информационный взрыв». Это особенно характерно для постоянно ускоряющегося роста научных знаний. Если с начала нашей эры для удвоения научных знаний потребовалось 1750 лет, то второе удвоение произошло в 1900 г., а третье – к 1950 г., т. е. уже за 50 лет, при росте объема информации за эти полвека в 8–10 раз. К концу ХХ в. объем знаний в мире возрос вдвое, а объем информации увеличился более чем в 30 раз12.

Резкий рост объема информации сопровождается усилением требований к ее качеству (своевременности, полноте, достоверности, необходимости оценки различных вариантов решений). Для обработки огромного массива информации стали необходимы специальные средства, ибо существующие были уже не в состоянии справиться с огромным потоком данных, что привело к негативным явлениям, в частности, к росту объема неопубликованной и неиспользуемой информации, затруднению патентного поиска и т. д. Возник «информационный тромбоз» – лавинообразный рост объема информации стал сопровождаться информационным голодом, который был вызван физиологическими ограничениями человека в ее восприятии и переработке.

В 1973 г. в ФРГ вышел в свет свод международных прогнозов под названием «Мир в 2000 году». В нем отмечалось: «Невиданный рост объема знаний все более и более затрудняет прямое участие человека в производстве информации и получении необходимых ему данных при допустимых вариантах времени и затратах финансовых средств. Последствия такого положения сказываются незамедлительно: большая часть данных поступает к потребителю со значительным опозданием; постоянно увеличивается объем неиспользованной информации. В некоторых отраслях ощущается нехватка необходимых данных, что также чревато серьезными последствиями13. В силу этого возникла настоятельная потребность не только в новых технических информационных системах, но и в разработке новых методов обработки, накопления и распространения информации. Все это дало мощный толчок развитию информатики, информационной техники (в частности, появлению микропроцессоров, персональных компьютеров и др.) и программного обеспечения.

Кроме того, в конце ХХ в. социальная значимость информации резко возросла в силу ряда причин. Увеличились информационные потребности людей, и информация превратилась в массовый продукт. Возникает информационный рынок, платным товаром на котором выступает все та же социальная информация. Информационные преимущества становятся важной социальной силой – обладающие информацией обладают властью. В условиях ускоряющегося динамизма общественных изменений резко возрастает потребность в информации о происходящих изменениях для обеспечения своевременной реакции на них. Происходит сдвиг совокупного спроса в сторону удовлетворения информационных потребностей.

По мнению ряда авторов, процесс информатизации включает три взаимосвязанные составляющие: медиатизацию (от лат. mediatus – выступающий посредником) – процесс совершенствования средств сбора, хранения и распространения информации; компьютеризацию – процесс совершенствования средств поиска и обработки информации; интеллектуализацию – процесс развития способности восприятия и конструирования принципиально новой социально значимой информации. В силу отмеченных выше обстоятельств информатизацию общества можно представить в виде процесса овладения субъектами социальной информацией, превращения ее в главный ресурс управления своей деятельностью, через посредство информационно-технических средств, повышающих эффективность позиционирования индивида в рамках различных форм и порядков социальной практики.

Мы полагаем, что именно по такому сценарию в процессе информатизации происходит прогрессивно нарастающее использование в социальной практике информационных технологий и собственно информации. Последняя рассматривается не только в качестве цели и средства деятельности субъекта, но и как ее (деятельности) результат. На этой основе и формируются принципиально новые технологии осуществления социальной деятельности, а также устанавливаются новые критерии оценки ее результативности.

Ниже мы рассмотрим, как эти процессы информационной технологизации социального пространства обусловили кардинальные изменения в характере развития социохозяйственной сферы общественного бытия.

Итак, совсем недавно стал рельефно проявлять себя новый социально-онтологический и одновременно гносеологический феномен, получивший название «новая макроэкономическая среда», сформировавшаяся под влиянием новых технологий и инструментальной информации, которой овладел во всех ее прагматических импликациях субъект хозяйственной деятельности.

Эта новая среда стала рассматриваться как особый экономический строй, который базируется на трансформации знаний в финансово-экономические и управленческие инновации. Но информация (знание) как экономический фактор и ресурс принципиально отличается от всех остальных: труда, капитала, природных ресурсов, даже самого человека, производящего новую информацию и знание в процессе своей деятельности.

В научной литературе отмечаются следующие ключевые особенности информации (знания): универсальная делимость, потенциальная неисчерпаемость, воспроизводимость, отсутствие ограничений рамками территории (в том числе национальной), инвариантность при делении и потреблении. Именно эти качества информации (знания) как экономического ресурса в первую очередь и определяют специфику новой экономической реальности, ибо знание, информация экстерриториальны, они могут находиться одновременно в различных частях пространства, не препятствуя возможности их использования.

Сама же информация – очень специфический «товар». Если говорить об обмене информационными продуктами, то проданные знания (и иную информацию) нельзя забрать назад, выкупить, но при этом одну и ту же информацию можно продавать неоднократно, если это не идет вразрез с законом, что формирует феномен интеллектуальной ренты, в том числе в виртуальной форме. Проданная информация остается также в собственности продавца, который не расстается с ней, продав ее даже неоднократно. То есть товар-знание – иной по своей природе тип товара, и соответственно продажа информации – иная форма акта купли-продажи, при котором не происходит привычного отчуждения блага от продавца.

В то же время знания, информация резко обесцениваются во времени. При этом информационный продукт, в отличие от материального, подвержен только одному виду износа – моральному.

Кроме того, структура издержек при производстве наукоемких благ отличается от обычных. Основная их часть приходится на начальный период производства – на изготовление первого экземпляра, себестоимость которого несоизмеримо выше по отношению к издержкам последующих серий. Одновременно наблюдается резкое снижение издержек тиражирования, что является важнейшей чертой, позволяющей товару-знанию и всем видам товаров, которые включают его, распространяться гигантскими темпами по регионам планеты и социальным слоям. В связи с этим свойством и одновременно функцией товара-знания происходит изменение характера и структуры социально-экономической жизни в тех социальных нишах, которые соприкасаются с ним. Так, если в традиционной экономике деятельность нерегулируемых монополий приводит к завышению цен и снижению качества производимой продукции, то в новой экономике мы сталкиваемся с такими монопольными субъектами, которые увеличивают объемы производства и снижают цены (например, ситуация с тарифами на услуги мобильной связи). Это становится возможным благодаря существенному снижению издержек вследствие использования новых технологий, которые дешевеют гораздо быстрее, чем это наблюдалось во время предыдущих технологических революций. Такое принципиальное различие традиционных и новых социохозяйственных монополий вызывает особый восторг идеологов капитализма, но налицо слабая изученность этого нового феномена наряду с широтой его практического использования, что создает множество рисков и угроз.

В новой социохозяйственной среде возникает еще одна разновидность внешних эффектов. Если в экономике традиционных товаров увеличение количества потребителей уменьшает полезность, получаемую каждым, ибо один и тот же объем благ приходится на все большее количество потребителей, то в случае с товаром-знанием человек сталкивается с таким явлением, как сетевые внешние эффекты. В этом случае полезность блага для одного человека зависит от количества других людей, участвующих в процессе его потребления. Это приводит к тому, что возникает новая структура приоритетов монополий, которые в современных условиях заинтересованы не в сохранении монопольно высоких цен, а в максимальном, с тенденцией к монополизации рынка, их удешевлении. Сам рынок в данном случае становится предметом монополизации как конструкция обращения товара, а не как какой-то конкретный товар.

Следующим результатом информационной технологизации современного социально-экономического пространства, начинающим играть ключевую роль в развитии хозяйственных отношений, является появление и все большее распространение сетевых организационных технологий. Они изменяют логику организации участников рынка. Благодаря им происходит переход от вертикально интегрированных хозяйственных и сопровождающих их финансовых структур к пространственно интегрированным. Эти изменения обусловливают перевод формальной возможности создания невиданного ранее феномена виртуальных корпораций в разряд реальных. При этом новые информационные технологии меняют не только экономические параметры, но и влияют на политические, социальные и правовые аспекты жизни общества. Достаточно упомянуть о появлении идеи и версий реализации электронного правительства, о законодательном оформлении электронной подписи хозяйствующих и управляющих субъектов и др. Таким образом, в современных условиях новая идеология развития социохозяйственных систем меняет традиционные представления об источниках экономического роста и побуждает все большее количество исследователей обращаться к социально-экономическим последствиям использования информационных технологий.

Вместе с тем инновационные и информационные процессы нельзя воспринимать абстрактно, поскольку понятно, что информация несет на себе глубокий след общественных отношений, отпечаток потребностей, интересов и ментальных черт тех общностей, преференции которых она отражает. В этом и состоит сущность социальной информации и, вероятно, всякого нового знания.

Нужно говорить также и о том, что информация и новое знание, не соответствующие внутренним закономерностям функционирования общества, его ментальной и культурной традициям, несут по отношению к нему массу деструктивных последствий. Поэтому, рассматривая данное проблемное поле, необходимо хотя бы кратко остановиться на социально-культурных последствиях и проблемах становления и развития новой высокотехнологичной социоэкономической реальности.

Итак, важнейшим результатом информационной технологизации социохозяйственной сферы и одновременно главным аргументом приверженцев данного концепта является ее мощное влияние на экономический рост. Однако сам этот рост в различных его понятийных импликациях оказывается первым вопросом на пути обсуждения поставленной проблемы.

Кажущаяся очевидность объективной потребности всякого общества и человечества в целом в непрерывном экономическом росте подкрепляется целым рядом весомых аргументов. В первую очередь это расширение возможностей человека по освоению планеты и ее ресурсов, обеспечению все большей части населения продовольствием, другими необходимыми для жизнеобеспечения средствами существования и т. д. Если Томас Мальтус в конце XVIII в. полагал, что проблема перенаселения плане-ты – это вопрос времени, ибо существует объективный закон роста населения в геометрической прогрессии, за которым не успевает рост средств жизнеобеспечения (растущих в арифметической прогрессии). В связи с этим он призывал к жесткому регулированию народонаселения. В условиях, когда общая его численность составляла менее 1 млрд. человек, то теперь специалисты достаточно спокойно воспринимают цифру 10 млрд. и более, в первую очередь апеллируя к качественно изменившимся темпам экономического роста и появлению все более совершенных технологий, способных решать этот спектр проблем.

Но необходимо подчеркнуть, что проблема экономического роста не является столь одномерной. В связи с этим не всякая современная культура демонстрирует высокие темпы экономического роста. Наиболее высокими они оказываются в развитых странах, в связи с чем их отрыв от менее развитых не сокращается, а возрастает. Это с очевидностью обостряет множество планетарных социальных проблем, в первую очередь проблем взаимоотношения между богатым севером и бедным югом. При этом корни нарастания этой диспропорции скрываются глубже – отнюдь не все культуры являются носителями самой идеологии роста, в том числе экономического, который потому и оказывается для них не органическим, а внешне обусловленным, навязанным европоцентричными культурами. Большинству неевропейских культур, как показывает история, не присуща сама парадигма развития и роста, внутренняя система мотивации и ценностей, ориентированных на рост.

Так, традиционные культуры Востока больше тяготеют к консервации сущего, а не к его трансформации, поэтому их развитие является лишь ответом на вызовы эпохи, способом самосохранения на фоне евроатлантической экспансии. Эти тенденции подтверждаются следующим очевидным фактом: большинство центрально-азиастких республик бывшего СССР, несмотря на достаточно большой исторический период приобщения к европейской культуре благодаря влиянию России, встав на путь самостоятельного развития, буквально за несколько лет вновь вернулись в допросвещенческую эпоху, все более дрейфуя в направлении исламского фундаментализма без каких-либо иллюзий самостоятельного возвращения в просвещенное культурное пространство.

В связи с этим можно уверенно утверждать, что не только разработка всеохватывающей теории экономического роста, но и само всеобщее распространение идеологии роста является невыполнимой задачей. Следовательно, экономический рост и все определяющие его факторы являются как минимум культурной принадлежностью лишь части человечества, что и является одной из крупнейших социальных проблем14.

Завершая фрагмент анализа, посвященный рассмотрению результатов информационной технологизации современного пространства экономической деятельности, подчеркнем, что новые реалии развития социохозяйственных систем, базируясь на знании и информации, науке, инновациях, имеют природу и производимый продукт, существенно отличающие этот высокотехнологичный цивилизационный тип от природы и продукта предшествующих экономических форм. При этом новая экономика предстает как реальность, включенная и взаимодействующая с иными культурными подсистемами, играя все более активную роль в эволюции социальности человеческого сообщества.

Эта новая реальность должна рассматриваться как целостный комплекс, который включает производство нового инструментального знания (информации), его внедрение в социохозяйственную практику (производство, распределение, обмен и потребление благ), специальные формы организации и управления. Являясь порождением европейской и подобной по стилю рациональности российской культуры, идеи просвещения составили актуальные основания феномена новых социохозяйственных систем. Однако они (идеи) постепенно трансформировались в Европе под воздействием буржуазной реформации, а распространяясь в страны Азии, приобрели ряд специфических черт, отразившись во всех аспектах организации и управления жизнью общества, породив спектр новых перспектив и одновременно глобальных проблем в плане развития цивилизационных процессов и человечества в целом.

Резюмируя содержание этого раздела, отметим еще и следующие, на наш взгляд, весьма актуальные аспекты рассматриваемых здесь проблем.

Во-первых, как уже было показано выше, информационная технологизация социального пространства обеспечила мощный толчок к его трансформации на базе новых целевых приоритетов, кардинально изменивших характер субъектной и ассоциированной деятельности современного человека. Эти изменения настоятельно потребовали объективного снятия неопределенности в осмыслении природы, функций, содержательной структуры социальной информации и принципов ее циркуляции и воспроизводства в обществе. Благодаря этому сформировалась и стала быстро развиваться новая интенциональность в рамках практической философии, а также и в сферах прикладного научного знания, что обусловило становление таких методологических конструктов, как теория социальной информации и коммуникации, информология, теории маркетинга, Public Relations, рекламы и др. Мощный импульс к развитию получил и интегративный инструментарий информационно-аналитической деятельности15, которая в этих условиях стала все в большей степени востребована во всех сферах общественного производства.

Во-вторых, наряду с отмеченными выше последствиями информационной технологизации современного социального пространства нельзя не заметить и то обстоятельство, что рассматриваемое нами общество знания далеко не всегда оправдывает свое название. Так, Д. Белл констатирует тот факт, что резкий рост информационных потоков не привел к соответствующему росту знаний, что вызывает серьезную тревогу16.

Разделяя эти тревожные ожидания, мы обращаем внимание также на процессы дегуманизации, столь характерные, как это было показано выше, для данного социума. Следует заметить, что такая ситуация чревата разрушением социокультурной преемственности трансляции знаний, ценностей, образцов, составляющих мировую сокровищницу культуры. При этом индивид, утопая в информационном шуме, все больше привязывается к насущной ситуации, пытаясь адаптироваться к ней. Благодаря этому формируется новый социальный тип, во многом отрешенный от интеллектуально-знаниевых ценностей, исповедующий принципы прямой рефлексии и линейного мышления, не дающих ничего, кроме ощущений включенности в тот или иной локальный коммуникационный акт.

Этому активно способствуют и различные структуры информационного общества, продуцирующие в массовом объеме мощную индустрию развлечений, построенную всецело на примитивных линейных коммуникациях, кульминирующих определенные психологические состояния субъекта, но не более того. В итоге консьюмеристские формы и механизмы коммуникации, осуществляя интеграцию субъектов в современном обществе, воссоздают уникальную по своим жизненным признакам масштабную социальную когорту – «пролетариат знания» – людей, отлученных от интеллектуальной культуры, не способных к объективному познанию мира и его гармонизации информационно-знаниевыми средствами.

В-третьих, аналогичная интеллектуальная пролетаризация, как это ни парадоксально, характерна и для современного научного сообщества. В его структуре всегда было достаточно много «шлака», но именно сегодня эти субъекты быстро размножаются, используя различные коммуникационные практики самопрезентации, имитирующие «потенциал» их социальности. Правда, эти индивиды легко фильтруются благодаря их особому поведению в процессе осуществления названных практик. Дело в том, что прожекты и преференции, о которых они вещают, адаптируясь к конъюнктуре тех или иных направлений научных изысканий, бытийствуют лишь в форме симулякров, ибо презентуют только процесс, но не результат; создавая мнимый образ научной компетенции, без каких-либо перспектив ее развития.

Такие представители околонаучной общественности, не имея возможности самоутвердиться на фоне научного Логоса, активно коммуницируют по поводу решения вопросов организации научной деятельности, определения ее направлений и выработки критериев оценки получаемых результатов. В таком коммуникативном процессе опустевшее место научной истины занимает конвенция, благодаря которой и сохраняется видимость усилий, направленных на развитие научных изысканий. В этих условиях гибнет не только научная истина, а сама возможность ее проявления. Трагизм этой ситуации отмечал еще Гассет, подчеркивая, что «…особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду»17.

И, наконец, все представленные в этом параграфе положения отражают структуру проблемного поля современного познания. Очевидно, что рассмотренные здесь направления процесса информационной технологизации социальной среды и соответствующие им проявления новой масштабной социальности выступают в качестве чрезвычайно актуальных направлений социальных исследований, результаты которых должны обеспечить возможность создания новых технологий преобразования этой действительности, с учетом постоянно обновляемых преференций человека познающего и действующего.




§ 2. Социальная информация как источник инструментального знания


Понятие «информация», довольно часто употребляемое в современной речи, восходит к глаголу in-formare – «преобразовывать, изображать, представлять». В контексте наших изысканий, информация – это прежде всего «представление». Но сегодня особенно важным является осмысление сути этого феномена в контексте анализа его содержания, через призму понимания общей природы и социальной специфики, чтобы затем перейти к осмыслению инструментальной функции, позволяющей превратить информацию в главное средство социального управления.

Начнем с того, что в современной отечественной философской и научной традиции информация определяется как нечто объективное, выражаемое субъективными средствами. Есть и множество других форм раскрытия существа этого феномена. Но в ряду различных аспектов понимания информации и возможных ракурсов ее видения нам представляется важным выделить два подхода к рассмотрению этого феномена, которые позволяют раскрыть данное явление как социальное, вскрывая, как будет показано ниже, сущностные моменты информационных взаимодействий в обществе.

В онтологическом подходе информация рассматривается как самостоятельная сущность и особое качество бытия. Она может выделяться и как самостоятельные объект и предмет исследования, что, безусловно, предполагает множество ракурсов его научного рассмотрения. С этих же позиций можно рассматривать и современные типы функционирования информации как самостоятельной данности, позволяющей говорить об автономных информационных сущностях, которые предстают в виде предельного типа природного объекта, лишенного своего тела.

С позиций коммуникативного подхода информация выступает не столько как самостоятельный объект, сколько как способ осуществления коммуникации между различными материальными и идеальными объектами, а также их состояниями во времени. Полагается, что информации вне коммуникации не существует: то, что имманентно лишь данному объекту вне его отношений и взаимодействий с другими объектами, информацией в собственном смысле этого слова не является, а становится таковой только в процессе коммуникации объектов или объекта и субъекта (в познании и управлении).

Исследования данных процессов показали, что наиболее содержательные характеристики информации связаны с главным значением этого термина – осведомлением как формой информационного (коммуникативного) взаимодействия18. Причем участники информационного взаимодействия в процессе его осуществления могут выступать и как получатели информации, и как ее создатели, поскольку поступающее сообщение – это не просто «контейнер с готовыми данными», но еще и стимул для порождения адресатом новой информации на основе прошлого опыта и модели ситуации (а также способ управления субъектом на основе информационного воздействия).

Обобщая конструктив содержания этих методологических систем, подчеркнем, что онтологический подход представляет информацию в статусе иерархически организованной, многоуровневой целостности, причем каждый из этих уровней имеет собственную структуру.

Коммуникативный подход обосновывает двойственную природу информации. С одной стороны, она есть мера упорядоченности материальных и идеальных структур. Но, с другой стороны, на поверхность выходит и второй существенный аспект – информация, присутствуя в самом объекте, становится таковой лишь в обменном процессе. Такой подход не позволяет считать информацию ни чистым свойством объектов, ни чистым отражением. Она представляет собой синтез имманентных свойств объекта и отражения данных свойств в ином объекте. Отсюда следует, что информация рождается и существует лишь в процессе коммуникации.

Последнее утверждение может показаться слишком смелым, поскольку совершенно очевидно, что информация, будучи однажды полученной, уже отрывается от своего носителя и может существовать вне и без него. Однако это не только не опровергает, но, на наш взгляд, и подтверждает сделанный вывод, так как любая информация становится таковой только тогда, когда несет в себе сведения о каком-либо явлении (пусть уже исчезнувшем). Просто связь с объектом не утрачивается, а переходит в иное – ретроспективное – измерение.

Таким образом, мы считаем достаточно обоснованным утверждение о том, что информация, порождаясь объектом, отражая его свойства, становится и остается таковой лишь в процессе осуществления коммуникации между элементами некоей среды, актуальной или исторической. Более того, информацию можно рассматривать в статусе самой среды коммуникационного взаимодействия, которая, в свою очередь, является основой для реализации индивидом своих субъектных качеств в процессе жизнедеятельности. Аргумент, подтверждающий этот посыл, очень прост: субъект вынужден быть погруженным в сферу информационных взаимодействий, ибо только благодаря им поддерживается процесс реализации его социальности и жизнедеятельность в целом.

Вместе с тем полагаем, что последний методологический инструментарий при всей его эвристической ценности требует определенного развития и уточнения с целью его актуализации как средства понимания сути социальности современного субъекта, общности и общества в целом. Здесь необходимо отметить, что информацией является не всякое сообщение, а лишь такое, которое пробуждает критическое отношение к его содержанию, заставляя человека размышлять над его смыслом. Апеллируя к интеллекту, информация не только будирует мысль, но также пробуждает тягу к самостоятельному поиску и сбору дополнительной информации, ее систематизации, ведущей к собственным выводам и на этой основе к личному ответственному выбору. Так информация инициирует ряд сознательных действий субъекта: от формирования мотива к деятельности до реализации цели. Такая фундирующая потенция заложена в самой структуре социальной информации, включающей собственно текст, ценностный контекст и нравственный подтекст.

При этом только внешний слой информации, представленный текстом, имеет знаковое наполнение. Совокупность этих знаков дает субъекту представление о сути транслируемого сообщения. При этом знак ответственен только за презентацию идеи некоей вещи, но не более того. Поэтому чистый текст (системное средоточие знаков) не способен активировать мысль и порождать в сознании человека мотивы целедостижения. Такая возможность проявляется только тогда, когда текст обогащается контекстом, который находит свое выражение в отношении субъекта передачи информации к ее носителю, и подтекстом, фиксирующим нравственное обоснование позиции индивида.

В рамках этого процесса (обогащения текста) и осуществляется важнейший фазовый переход от системы знаков к системе символов – от презентации к репрезентации с последующим реальным или потенциальным воплощением транслируемой идеи. В силу этого и формируется будирующая интенция, подкрепленная субъектными мотивами достижения той или иной цели.

Но необходимо понимать, что одна и та же информация может восприниматься как способствующая удовлетворению определенных потребностей субъекта, так и как препятствующая их реализации. Это свойство социальной информации вытекает из природы субъект-объектных отношений, а именно из того, что на их формирование существенное влияние оказывает случайность, выступающая в форме либо частного – индивидуального, либо группового – профессионального, национального и т. д. – интереса. В связи с этим одна и та же информация может оцениваться по-разному. С другой стороны, наличие частного интереса приводит к избирательному выделению из общего информационного потока той информации, которая соответствует интересам субъекта.

В качестве инструмента социального управления информация выполняет ряд специфических функций. Во-первых, она не просто несет определенное содержание, но и отражает те стороны бытия, к которым приковано внимание социума. Во-вторых, она отражает весь спектр (или его часть) мнений по отношению к актуальным социальным проблемам. В-третьих, социальная информация содержит в себе (в явном виде или в потенциальной форме) оценку, данную различными субъектами тех или иных сторон социальной действительности. И, наконец, социальная информация является одной из главных детерминант социальных изменений.

На основе представленных выше функций социальной информации становится возможным сформулировать ее определение. По нашему мнению, социальная информация есть система совокупных данных (сведений), которые выступают одновременно целью и детерминантами социальных преобразований в той мере, в какой они (сведения) отвечают ожиданиям субъекта социального действия и содержат необходимый и достаточный материал для реализации его потребностей. Социальную информацию нужно понимать и как рациональную основу преобразовательной активности человека, выступающую как совокупность ряда процессов: оценки окружающего мира; целеполагания; выбора способов и средств достижения целей; оценки соответствия полученного результата поставленным целям19.

Перечисленные потенции субъекта информационного взаимодействия могут быть продуктивно реализованы только на основе объективно истинной информации, представленной в системе научного знания. Поэтому необходимо акцентировать внимание на признаках соответствующей формы социальной информации.

Во-первых, научная информация – это объективно-логическое знание, оно не зависит от социального положения, опыта и отношения субъекта к ней. В свою очередь, именно отношение субъекта к информации является одним из признаков, на основании которого она может быть отнесена к социальной информации. Во-вторых, свойством научной информации является ее способность адекватно отображать законы и явления окружающей действительности и мышления. В-третьих, в отличие от научной, социальная информация образуется не только в процессе познания, но и, например, в процессе воспитания, совместной деятельности людей, путем усвоения существующих традиций. И, наконец, в отличие от научной информации сущностным признаком информации социальной является то, что она возникает только в процессе субъект-объектных отношений (социальной коммуникации).

В связи с этим социальную информацию в целом можно рассматривать, в отличие от научной, лишь как потенциальное знание и понимать ее не столько как инструмент снятия неопределенности в тех или иных ситуациях, сколько в качестве средства социализации, самоидентификации и позиционирования человека в различных структурах практической деятельности.

Рассматривая указанные процессы, реализуемые на основе коммуникации со средой, необходимо подчеркнуть, что социальная информация определяет социальную практику так же, как социальная практика определяет характер социальной информации. Эти феномены не только преддетерминируют друг друга, они взаимопроникающие: чем более полно имеющаяся социальная информация, циркулирующая в обществе, отражает социальную практику во всем многообразии ее особенностей, тем больше возникает возможностей для формирования новой социальной информации, влияющей на характер предметных преобразований в обществе.

Из данного утверждения вытекает ряд требований, которым должна отвечать социальная информация. Во-первых, она должна быть доведена до субъекта. Во-вторых, социальная информация должна быть замечена субъектом и выделена им из всего потока доступной ему информации. Далее следует процесс субъектной интериоризии, т. е. истолкования с помощью накопленных ранее представлений о действительности. Наконец, социальная информация должна побуждать субъекта к социальному действию, т. е. содержать в себе (в явной или неявной форме) побудительный мотив. Последнее требование является определяющим, поскольку социальная информация с необходимостью и достаточностью реализуется только в процессе организационно-преобразующей деятельности субъекта.

Этот посыл с необходимостью предполагает тот факт, что сама социальная информация должна быть определенным образом организована. В противном случае она просто потеряет свои функции, ибо не будет актуализирована субъектом. В связи с этим ниже мы и приводим основные принципы организации социальной информации.

В качестве первого необходимо отметить принцип всеобъемлемости. Он позволяет фиксировать любые явления и модусы происходящего – формировать базу данных, служащую для человека ресурсом целеполагания.

Вторым принципом организации информации выступает ее избирательность: имея возможность в принципе отражать все вообще, социальная информация фиксирует лишь то, что попадает в поле внимания субъекта, что позволяет сконцентрировать его внимание на отдельной вещи, отделить ее от прочих данных. Здесь речь идет о реализации потребностей человека в инструменте целеполагания.

Третий принцип состоит в многомерности социальной информации, ибо ее можно представить каким угодно образом как по форме, так и по содержательной полноте. Это дает возможность рассматривать любую вещь с разных сторон и на разных уровнях познания, что позволяет изучить и ее внешнее проявление, и внутреннее устройство. Этот принцип акцентирует внимание на возможности реализации познавательного интереса человека, его когнитивного ресурса.

Четвертый принцип – иерархичность – свидетельствует о том, что значимость информации на том или ином уровне генерации различна. Но информация более высокого уровня, как правило, значима для всех микросистем.

Пятый принцип организации информации заключается в том, что она оказывает постоянное, никогда не прекращающееся воздействие на субъекта. Следовательно, ее можно использовать для оказания целенаправленного воздействия, рассматривая в качестве соответствующего инструмента.

Полагаем, что рассмотренные положения позволяют расширить представление об информации как атрибуте социальной коммуникации и принципах ее организации.

Анализируя социальную информацию в контексте предметно-преобразующей деятельности человека и кульминируя ее способность оказывать постоянное влияние на субъекта, порой изменяя его жизненные и деятельностные приоритеты, нельзя обойти вниманием такой уникальный тип социальной информации, как хронико-событийный.

Информацию хронико-событийного типа можно определить как совокупность данных о фактах, событиях, объектах, попавших в «поле зрения» человека, т. е. любую фактическую информацию, воспринятую и переработанную субъектом в присущие ему информационные формы.

Распространение современных технологий оказало на усиление социальных позиций информации хронико-событийного типа (по сравнению с регулятивной, художественно-образной и научной информацией) такое же влияние, какое в свое время оказало книгопечатание, обусловившее скачок в развитии знания посредством создания технологии его передачи из поколения в поколение. В свое время это резко сузило возможности передачи духовного опыта в иных формах с использованием иных носителей. Теперь произошедшая информационная революция может точно так же сузить (и уже сужает) возможности рационального знания в сравнении с эпистемологическим потенциалом хронико-событийной информации, которая ограничивается порой лишь рамками социального бытия, актуально концентрируя в себе все его феномены, параметры состояния и динамику их изменения.

Воздействие этого типа информации на функционирование и развитие современного общества становится настолько многоплановым и всеобъемлющим, что есть все основания исследовать ее как самостоятельный информационный феномен, имеющий глобальное социальное значение. Даже наука и светское образование с их многовековыми традициями и довольно консервативными формами и технологиями передачи информации постепенно утрачивают эффективность социального воздействия на значительные слои населения по сравнению с хронико-событийной информацией, которая оказывается все более актуальной для познающего субъекта.

Действительно, развитие современных информационных технологий чрезвычайно расширило возможности коммуникации в рамках всех существовавших форм духовной деятельности. Но это слабо повлияло на характер изменения информации первых трех типов (научную, художественно-образную и регулятивную), которые продолжают оставаться качественно тождественными себе, т. е. основываться на прежних принципах духовной деятельности20.

Но описание мира на основе хронико-событийной информации наталкивается на ряд принципиальных трудностей.

Во-первых, мир во многом неизменен в сущностях своих компонентов. Часто меняется лишь поверхностный слой, а мелькание кадров, которое фиксирует хронико-событийная информация, порой может даже мешать восприятию существенной информации. В отличие от науки, здесь акцентируется внимание не на типичном, общем, а на фиксации индивидуального, отличного от иного, оригинального, единичного, нового. Потому такая картина реальности феноменальна и часто субъективна. Именно поэтому хроникерство становится сейчас некоей субкультурой – «культурой клипа».

Во-вторых, человек в социальной жизни чаще всего имеет дело с изменяющимися объектами, что естественным образом ведет к постоянному изменению содержания информации об одном и том же явлении. В связи с этим возникает проблема снятия динамики объекта посредством работы с информацией. Но полученная картина не предстает как история изменения параметров (или составных частей) объекта, которые в данном случае есть лишь безгласные признаки. Потому, например, аутентичность снятия сведений об объекте сегодня не означает его понимания завтра21.

Таким образом, информирование и связанный с ним процесс производства, накопления, распространения и потребления информации может носить самые различные целевые установки, и далеко не все они носят характер объективного знания. Зачастую они перепутываются, смешиваются в самых разных целях – политических, педагогических, развлекательных или иных, открывая простор для использования различных способов фальсификации данных.

Мы уже упоминали о том, что информация может быть как истинной, так и ложной. Причем на уровне ее производства и распространения оба эти вида весьма диалектично сочетаются. Речь идет уже не о проблеме поиска объективной истины, а о трансформации истины вплоть до превращения ее в свою противоположность. Системное обобщение искажения информации выглядит так: информация может быть искажена в ее содержании (ложная информация), в соотнесении ее блоков (в особенности ее названия и содержания), за счет трансформации контекста ее восприятия, в процессах коммуникации.

Кратко остановимся на способах искажения социальной информации и типах ложной информации, апеллируя, в частности, к ряду работ, в которых эти явления анализируются подробно22.

Итак, первый тип такой информации – заведомо ложная, или дезинформация. Здесь все понятно и можно привести множество примеров. Особо подчеркнем, что, по мнению экспертов, откровенно ложной является до 40 % информации, размещенной в Интернете.

Второй тип ложной информации: визуальный знак, жест, образ, заголовок материала, высвечивающийся в ряду важнейших новостей, не соответствуют реальному содержанию самого материала как отражения собственно события. Этим особенно грешат СМИ.

Третий тип ложной информации – ее контекстное искажение. К нему относится также отвлекающая информация, целью которой как раз и является указанное искажение. Здесь позволим себе одно замечание. Вполне реальным информационным феноменом является социально бесполезная информация. Она существует, но никак не влияет на жизнь людей. Однако огромные масштабы такой информации создают эффект информационного шума, ведущего к размыванию понятийного контекста.

Четвертый тип ложной информации – коммуникативное искажение, моделью которой является детская игра в глухой телефон. Такое искажение осуществляется вполне осмысленно. На этот феномен обратил внимание еще Френсис Бэкон в его «Идолах рынка», а затем и другие мыслители, в частности Ги Дебор в его «Обществе спектакля»23.

Таким образом, возможны различные типы искажения социальной информации, каждый из которых широко используется в современной коммуникативной практике. Причем такое искажение может осуществляться на всех стадиях обращения информации (ее производства, накопления, распространения, потребления).

Эти и другие размышления подводят к неизбежному выводу: информацией, информационными потоками и базами данных необходимо целенаправленно управлять, используя для этого самые различные механизмы. Необходимо создавать социальные технологии позиционирования информационных систем в обществе и государстве. Реальный процесс сбора, обработки, анализа, предоставления и использования информации должен развиваться в соответствии с требованиями жизни общества, а не по субъективной воле или прихоти.

Причем здесь речь идет отнюдь не об отмене свободы информационно-коммуникационного обмена, а об упорядочении обращения информации в рамках социальных (государственных и негосударственных) структур и общества в целом. Без такого регулирования информация превращается в неструктурированное поле, хаос, не способствующий, а препятствующий нормальному функционированию и развитию общества. Совершенно необходима также легитимная социальная технология обеспечения функционирования и позиционирования различных субъектов на информационном рынке. Центральной задачей этой деятельности выступает организация конструирования информации и формирование оптимальных механизмов ее распространения. А целью ее является формирование адекватных и конструктивно выраженных проявлений отражения и оценки данной информации в срезе различных форм общественного сознания людей. Это в конечном итоге и обусловливает их предметно-ориентированное и целеосознанное социальное действие, результаты которого должны оптимально вплетаться в процессы гармонизации общественного бытия.




§ 3. Когнитивные основания решения проблем управления социальными инновациями


Сейчас происходят коренные изменения в управлении всеми сферами человеческой деятельности, обусловленные широким применением новых информационных и наукоемких технологий, меняющимся балансом централизации и децентрализации в различных системах управления. По сути, современный менеджер сегодня поставлен в условия, которые предполагают необходимость координации и субординации различных нововведений и их использования по принципу «минимакса» (минимум издержек – максимум результата).

Вместе с тем фундаментальное требование высокой эффективности современного социального управления предполагает знание «природы человека» – учет этой особенности дает возможность использовать наиболее продуктивно антропологический фактор. Поэтому вполне естественно, что в настоящее время начинает просматриваться так называемый гуманитарный тип экономического роста, характеризующийся научным знанием и творчеством человека в качестве его главных движущих сил24.

Рассмотрим некоторые из тенденций развития современных интегративных факторов, которые следует принимать во внимание при конструировании предлагаемого нами концептуального каркаса философии управления социальными инновациями.

Во-первых, на данном этапе развития информационного общества ведущее место принадлежит глобальным информационным технологиям, способствующим тому, что место управления вещами занимает управление людьми. При этом базовой проблемой менеджмента становится дилемма «свобода – детерминированность поведения человека». Отечественный исследователь С. А. Дятлов эту ситуацию комментирует следующим образом: «По сути, здесь речь идет о свободе и безопасности человеческой личности в самом широком смысле этого слова – в смысле цели, способа и формы свободного волеизъявления, безопасного существования и жизнедеятельности человеческой личности»25.

Во-вторых, тенденция к глобализации мировой экономической системы, которая сопровождается одновременно регионализацией и фрагментацией, что в условиях наступающего энергетического и экологического кризиса наряду с ростом народонаселения мира ведет к внеэкономическим методам регулирования26.

В-третьих, усиливается тенденция к более широкому применению в современном менеджменте методов корпоративной войны и теорий стратегии, включающей азиатские варианты реализации социоэкономических взаимодействий и соответствующую им философию. Ведь философские знания в том же Китае всегда были неразрывно связаны с социально-этической и социально-политической проблематикой, решение которой требовало высокого уровня искусства управ-ления27.

Не случайно стратегии решения военных проблем в Древнем Китае, основанные на определенной философии, вошли органической частью в современные труды по менеджменту и стали использоваться в обучении компаний основам бизнеса и маркетинга. Этим объясняется, в частности, успех стран Восточной Азии (Китая, Южной Кореи, Японии и др.) в экономическом подъеме, в успешном применении стратегии ведения войны в международном бизнесе.

В-четвертых, все более отчетливо проявляется тенденция становления информационной фазы постиндустриального общества – общества знаний, основанного на наукоемкой экономике, когда необходимо управление знаниями28. Специфика этого общества, социальных групп и различных сообществ заключается в их необычайной хрупкости, ибо широкое распространение знаний позволяет человеку нарастить свой личностный, профессиональный потенциал. Экспертные оценки социальной роли знания показывают, что распространение знания влечет за собой как «непредвидимые» риски и неопределенности, так и освобождающий потенциал действий индивида29.

По свидетельству специалистов в области теории управления (С. Бир, П. Вэйлл, П. Э. Лэнд), инновационные решения приходится принимать и осуществлять в условиях риска, неопределенности, дефицита времени и информации. Реальные социохозяйственные ситуации уникальны по своей природе, и очень часто менеджер сталкивается с тем, что обстоятельства, которые невозможно формализовать или даже просто учесть, приобретают первостепенное значение. Поэтому учение о руководстве поведением людей нельзя в полной мере свести к составлению алгоритмов регулятивных техник и изложить исчерпывающим образом. В работе руководителя существенное место занимают творческие и эвристические операции, но именно эти компоненты не поддаются формализации. Следовательно, в своих развитых формах руководство людьми – это свободная творческая деятельность, основанная на научных знаниях и сочетающая в себе приемы ремесла и профессиональные навыки30.

В-пятых, в управлении социальными процессами все большее значение приобретает фактор времени, особенно ярко он виден на международной арене, где происходит взаимодействие государств, неправительственных организаций и народов, не имеющих своего государства (так называемый четвертый мир)31. Значимость времени как фундаментального параметра природы и социума в управлении вытекает из того эмпирического факта, согласно которому физические, биологические, социальные и культурные системные и несистемные образования имеют свой генезис – они развиваются, изнашиваются и погибают. Именно от того, какая концепции времени используется в теории управления инновациями, зависит философия управления и вытекающая отсюда ее методологическая действенность32.

И, наконец, динамика современных обществ характеризуется возрастанием их сложности, что требует для управления ими применения нелинейных методов исследования различного рода социокультурных процессов и социальных инноваций. Чтобы обеспечить устойчивый характер развития этих социумов, необходимо решать целый спектр принципиально новых проблем комплексной безопасности социально-экономических и природно-экологических систем в планетарном масштабе33.

Учитывая чрезвычайную актуальность приведенных факторов, методологические реперы управления должны отражать положение о том, что современное общество носит сложный, нелинейный и многомерный характер, поэтому весьма плодотворным для анализа проблем управления инновациями является модель многослойной конструкции с соответствующей системой деятельности в сферах: экономики, политики, воспроизводстве социальности субъектов, религии, искусства, науки и техники, между которыми существует глубокая взаимосвязь и взаимозависимость.

Не менее существенным является и положение о том, что человек – основное звено сложно дифференцированного общества, выступает системообразующим фактором динамично развивающегося социума, его культуры и субъектом различных систем деятельности и управления34.

Вместе с тем этот же человек, эмерджентно позиционируя себя в системе менеджмента, препятствует превращению управления в «точную» науку. Если в технических системах управление основано на фундаментальных законах физики, химии, механики и т. п., то в социальных системах поведение человека определяется его ценностями, потребностями, мировоззрением, волей, установками и другими факторами, которые не поддаются точному описанию и измерению.

Это обстоятельство отмечается не только большинством ученых, но и специалистами в сфере стратегического менеджмента, в частности: «…в человеческом поведении существует одна сторона, которая проявляет свойства, отличающие его от явлений, составляющих предмет естественных наук: это процесс принятия решений. Они основаны на несовершенном понимании ситуации. …Участникам приходится иметь дело с проблемой, которая сопряжена с принимаемыми ими решениями; их мышление составляет неотъемлемую часть этой ситуации. Независимо от того, считаем ли мы мышление участников фактом особого рода или вообще не считаем фактом, оно вносит элемент неопределенности в предмет исследования»35.

Кроме того, необходимо отметить следующее: любой процесс управления строится на прогнозе желаемого состояния объекта в будущем. Причем этот прогноз имеет не поисковый, а нормативный статус, ибо включает, кроме естественных предметных проявлений, также комплекс управленческих действий, призванных перевести объект в то или иное предвосхищенное состояние.

Но прогноз, как главный компонент любой системы управления, есть выводное утверждение о будущем, имеющее вид лишь гипотетической импликации. В связи с этим возникает вопрос о состоятельности прогноза как функции, задающей направление управленческим действиям. Ответ на него, с одной стороны, непременно предполагает обращение к онтологическим модусам будущего, которое не фиксируется в качестве объективной данности, а значит, не может выступать источником содержания верифицируемого знания, ибо предвидение актуально не заданных состояний объекта во времени невозможно. С другой стороны, позитивное научное предвидение реализуется как фиксация потенциально заданных состояний, имеющих укорененную диспозицию становления. Очевидно, что будущее в первой и второй импликациях кардинально различимо. Одно трансцендентно, непознаваемо. Другое тенденциозно, ибо основано на событиях настоящего и инструментальных знаниях субъекта, стремящегося его воплотить с непременными коррективами содержания в соответствие со своими потребностями и интересами36.

Указанные субъектные устремления как раз и делают современное общество формацией мотивной, достижительной, где взаимодействуют волеоформленные ценности, обусловливающие постоянный градиент интересов социальных субъектов, что порой подрывает статус прогнозов и дает существенный разброс в результатах управленческой деятельности. Это обстоятельство в свое время обосновал В. Вундт в форме принципа гетерогении целей, которые: «1) не осуществляются непосредственно, в чистом виде; 2) модифицируются, видоизменяя поступки и результаты деятельности»37, выводя их за рамки исходных мотивов.

Таким образом, мы выяснили, что использование даже самых современных технологий менеджмента в силу объективных и субъективных причин дает существенный разброс результативности. Когда же мы обращаемся к управлению инновационным процессом, то регулятивно рациональная презумпция, как правило, разрушается, ибо метаморфозно изменяющаяся реальность далеко не фатальна и не может быть адекватно воспроизведена ресурсами, исключающими случайность формальной логики.

Именно поэтому ниже мы и обращаемся к анализу основных методологических реперов алгоритма управления, исключающего линейную фундацию динамики его объекта.

Итак, современное понимание управления существенно отличается от первоначальных представлений о нем. Теперь оно прежде всего подразумевает универсальный характер процедур. Можно сказать, что управление – это комплекс мер, которые осуществляет любая система в целях поддержания собственного существования, которое выражено чаще в нелинейной форме равновесия. То есть управление не является прерогативой только социальной сферы, оно в конечном счете есть функция существования биосферы. Разумеется, в зависимости от характера существующих систем (неживых, живых, социальных) различается и структура их управления: она может быть внешней (иерархический контроль), внутренней (гомеостаз), статичной или динамичной и т. д. В то же время управление во всех своих разновидностях всегда будет иметь некие общие черты, выраженные, например, принципами синергетики.

Но задачу выяснить с общих позиций закономерности процессов самоорганизации и образования структур ставит перед собой не только синергетика. Важную роль в понимании многих существенных особенностей этих процессов сыграл, например, кибернетический подход, который противопоставляется не только детерминистскому, но и синергетическому, поскольку абстрагируется «от конкретных материальных форм», учитывающих физические основы формирования и развития (саморазвития) структур.

В связи с этим небезынтересно отметить, что создатели кибернетики и современной теории автоматов Винер и Розенблют рассмотрели задачу о радиально несимметричном распределении концентрации в сфере. А. Тьюринг в известной работе предложил одну из основных базовых моделей структурообразования и морфогенеза, породившую масштабную и продуктивную полемику, результаты которой нашли отражение в многочисленной литературе, в которой обосновывались общенаучные основания социального управления.

В русле тех же идей – изучения реакционно-диффузионных систем – мыслил найти решение проблемы самоорганизации и управления сложными системами Дж. фон Нейман. Он предполагал построить непрерывную модель самовоспроизведения, основанную на нелинейных дифференциальных уравнениях в частных производных, описывающих диффузионные процессы.

Необходимо отметить, что кибернетика возникла на стыке многих областей знания: математики, логики, семиотики, биологии и социологии. Явления, которые отображаются в таких фундаментальных ее понятиях, как информация и управление, имеют место в органической природе и общественной жизни. Таким образом, кибернетику можно определить как науку об управлении и связи с живой природой в социальных системах и их порождениях – системах технических и технологических.

Само же управление представляет процесс взаимодействия компонентов системы, который осуществляется избирательно и направлен на получение фокусированного результата. Последний в силу его физического несуществования до момента достижения задается функционально, а процесс его достижения обеспечивается получением переработкой и использованием информации. Предполагается, что результат задан действием какой-либо закономерности, относящейся к соответствующей предметной области. Если результат не изменяется во времени, имеет место частный случай управления – регулирование, а такая система управления называется гомеостатической.

Но понятно, что в социальном мозаичном мире и человеческом «духе» гомеостаз нам только «снится». Поэтому реальные стратегии социального управления ориентированы на взаимодействия с неравновесными системами, динамика которых обусловлена синергетическими эффектами. В силу этого при всем стремлении классической теории управления к строгим постановкам задач, формализации используемых методов и подходов разработка реальных систем социального управления в огромной степени базируется на эвристической основе. По сути эвристическим остается главный выбор разработчика этой системы – между содержательной точностью постановки задачи (сложность описания объекта) и возможностями ее формализации и строгого решения. Дилемма «простое описание – точное решение» или «сложное описание – неформализуемая постановка задачи и приближенное решение» в теории управления всегда была принципиальной, хотя часто и оставалась за рамками дискуссий.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть и то, что социальное управление всегда связано с теми или иными преференциями субъектов власти. Однако в случае с инновациями управленческие действия власти бессмысленны, если отсутствует обратная связь с последствиями их введения. Чтобы иметь представление об этих последствиях, необходимо стратегическое видение, которое является прерогативой не властных субъектов, а экспертного сообщества.

Инновации вносят структурные изменения в социальные системы, меняя тем самым функциональное их содержание и схему управления. Структурные изменения, как правило, ведут к изменению существующих системных эффектов или к появлению новых. Стихийное внедрение инноваций, таким образом, приводит к непредсказуемым результатам. В качестве очевидного примера такого поворота событий предстает разрастающийся глобальный конфликт цивилизации с природой. Цивилизация является структурой системы, называемой биосферой. Бурная неуправляемая инновационная деятельность, развивающаяся благодаря науке, удовлетворяющая стремление ко все возрастающему потреблению, породила в итоге мультипликационный эффект, выраженный в форме глобального конфликта человека с природой, а в рамках самой биосферной системы – деградацию экосистем.

Из сказанного вновь логически вытекает тезис о значимости стратегического управления инновациями. Известный футуролог О. Тоффлер в свое время писал: «Если мы хотим предотвратить шок от столкновения с будущим… мы не можем позволить, чтобы сотрясающие землю решения принимались бездумно, небрежно, беспланово. Пустить все на самотек – значит совершить коллективное самоубийство»38.

Механизм стратегического управления инновациями чрезвычайно сложен, носит эвристический характер, и, строго говоря, его пока еще нет как механизма, управляющего внедрением инноваций в планетарном масштабе. Реально существует локальное стратегическое планирование при создании каких-либо проектов, связанных с различными изменениями социальной среды. Общее определение этого планирования – экспертиза.

Из сказанного следует, что директивное управление процессом инновационной деятельности невозможно. В основе любой формы такого управления лежит экстраполяционная схема. Эвристический характер управления инновациями предполагает применение принципов самоорганизации в процессе инновационной деятельности, в частности принципа нелинейности.

В современном естествознании, как, впрочем, и в философии, понятие «нелинейность» начинает использоваться все шире, приобретая мировоззренческий смысл. Идея нелинейности включает многовариантность, альтернативность выбора путей эволюции и ее необратимость. Нелинейные системы испытывают влияние случайных, малых воздействий, порождаемых неравновесностью, нестабильностью, выражающихся в накоплениях флуктуаций, бифуркациях (ветвлениях эволюционных траекторий), фазовых и самопроизвольных переходах. В таких системах возникают и поддерживаются локализованные процессы (структуры), в которых имеют место интеграция, архитектурное объединение структур по некоторым законам построения эволюционного целого. Кроме этого, наблюдается вероятностный (хаотический) распад этих структур на этапе нарастания их сложности. Эти процессы невозможно надежно прогнозировать, так как их развитие совершается через случайность выбора пути в момент бифуркации, а сама случайность не повторяется вновь.

Взгляд на процесс самоорганизации цивилизационных форм из-нутри – как раз ситуация, в которой мы и находимся. В фокусе такого рассмотрения оказывается человеческая деятельность в целом и одна из ее базовых форм – инновационная. Последняя характерна выраженными антропными признаками и представляется в статусе неравновесного процесса, к которому бессмысленно применять традиционные средства регулятивного прессинга. Но управление инновациями возможно в ином формате – оно может быть реализовано через человеческие ценности.

Экспертный взгляд на процесс самоорганизации метаморфозно изменяющейся российской социальности чрезвычайно актуален именно сегодня. Он в первом приближении показывает, что под осцилляторами следует понимать различные формы и порядки не всегда четко структурированных современных социальных практик; под аттракторами – инновационную деятельность. В этой системе детерминированного хаоса аттракторы неизбежно ведут к целям – инновациям39. Спектр последних чрезвычайно разнообразен в силу отсутствия базовой социальной идеологии, что и обусловливает безграничный горизонт целей. Поэтому российская социальность обречена на хаотичные инновационные изменения и в этом смысле неуправляема. Но управление инновациями в данной ситуации возможно в ином формате – оно может быть реализовано через социальные ценности. При этом аксиологические установки будут действовать как модуляторы, «разрешая» те инновации, которые соответствуют наличным социальным приоритетам, и «запрещая» иные. Если, например, базовым ценностным параметром является «потребление», то соответственно будут реализовываться те инновации, которые соответствуют этой социальной преференции.

Все изложенное в этом разделе представляет достаточно сложную драматургию современных инновационных процессов, большинство из которых завязаны на соперничестве и противоборстве партикулярного обмена деятельностью, который без управленческой оснастки невозможен. В действительности «в духе и мире» человечество поляризовано, ценностно разобщено, консолидировано не истиной (В. Соловьев), а выработкой баланса сил в получении выгод. При этом главная задача философской методологии управления инновациями состоит в обобщении и ревизии приемов и навыков навигации в метаморфозно изменяющемся мире, в обозначении противоречий, стимулов и отработке гарантий в достижении оптимумов социальных изменений. Именно поэтому современное общество с очевидностью, не может развиваться без наличия различных систем и уровней управления, поскольку оно состоит из индивидов, каждый из которых обладает своими интересами, потребностями и возможностями, опытом и умением действовать. Проблема состоит в том, чтобы научится жить вместе достойным образом: разрешать возникающие противоречия средствами согласования разнонаправленных интересов людей, поиска консенсуса в процессе инновационного преобразования социального мира. По сути это проблема «индивидуальных действий и пределов их объединения»40. К этому следует добавить, что данное объединение должно быть достаточно устойчивым и одновременно потенциально гибким, что необходимо для развития порядков социальности и упреждающего управления этим процессом на разных уровнях организации современного социального бытия.

В конечном счете происходящее вокруг есть проекция внутренней природы человека как существа способного преобразовывать мир. Инновационная деятельность и инновации становятся орудиями этого преобразования реальности. Надо в то же время ясно понимать, что, изменяя реальность, человек изменяет и себя. И если судьба нам не безразлична, то мы должны прилагать максимум усилий к планированию инноваций и эффективному управлению наличной инновационной деятельностью.

Таковы, на наш взгляд, перспективы инновационного развития форм человеческой деятельности, порождающей не только очередные метаморфозы нашего бытия, но и способы конструктивного управления инновационными процессами, призванные снизить фон неопределенности и конфликтности в глобальных и локальных взаимодействиях на уровнях человек – природа, человек – человек и человек – общество.




§ 4. Самоменеджмент как базовая стратегия деятельности современного Homo Cognoscens


В настоящее время сложилась парадоксальная по своей неоднозначности ситуация в области менеджмента знаний. С одной стороны, налицо тот факт, что принципы централизованного управления познавательным процессом и научными изысканиями различного уровня показали свою неэффективность в силу ярко выраженной антропной (субъектной) доминанты, которая и обусловливает возможность кристаллизации новых знаний на основе использования потенциалов интеллектуально-знаниевой, информационной и профессиональной культуры конкретной личности – субъекта познания. С другой стороны, субъектная самость, присутствующая в результатах научных изысканий, требует порой определенной нивелировки, необходимой для включения этого массива новых знаний в структуру существующей конвенции научных представлений. Здесь неминуем лакатосовский конфликт между укорененной традицией суждений об объекте исследований и новыми научными аргументами, расшатывающими связи в привычной аксиоматической системе представлений. Но эти противоречия не исчерпывают сути указанного конфликта. Здесь обнаруживается и противостояние векторов направленной (организационной) регуляции познавательного процесса и субъектного самоменеджмента знаний. По сути это конфликт socio- и ego- начал, который требует своего разрешения не только средствами научных аргументов, но и путем корректного согласования преференций субъекта познания и представителей экспертного сообщества. К сожалению, достичь оптимального консенсуса в этом процессе удается далеко не всегда в силу доминантности внешнего организационного управления, задающего регламент познавательной деятельности, который не учитывает ни эффектов самоорганизации когнитивного процесса, ни уровня интеллектуально-знаниевой культуры его субъекта. Именно по этим причинам современные структуры, разрабатывающие нормативы для различных форм и уровней познавательной и научной деятельности, все в большей степени превращаются в паразитарные социальные конгломерации, душащие творческий потенциал Homo Cognoscens.

Попытаемся более детально разобраться в этих проблемах.

Итак, термин «менеджмент знаний» (knowledge management) в последнее время стал довольно широко использоваться в научной литературе. Это понятие чаще всего фиксирует особенности процесса идентификации, использования и передачи новой информации и знаний, которые люди могут создавать, совершенствовать и применять. При этом акцентируется внимание на некоей стратеги управления, которая якобы трансформирует все виды интеллектуальных активов в высокую производительность и эффективность, новую стоимость, повышенную конкурентоспособность и т. д. Как видно, апологеты этого менеджмента стоят на позициях классического позитивизма, кульминируя лишь сугубо прагматический эффект нового знания. Но, если отвлечься от банальностей, укоренившихся в структуре современного менеджмента под названиями «научающая» и «научающаяся» организация, то становится очевидным, что концептуальные основания, необходимые для разработки указанных стратегий, просто отсутствуют.

Более того, известно, что отечественный академический менеджмент, породивший имитации (симулякры) многих техник управления процессом познания, до сих пор функционирует в рамках следующего идеологического посыла: «знание возникает как надстройка над системой деятельности» (?). Между тем очевидна ущербность этого идеологизма, ибо, во-первых, он превращает менеджмент в одну из самых интеллектуально разгруженных сфер деятельности. Во-вторых, ограничивает его область лишь порой только ситуационным реагированием, практически нивелируя его главную функцию – упреждающее управление проблемами.

Очевидно и то, что знания должны предшествовать деятельности и объективироваться в ее рамках. В этом и заключается смысл не только инструментального знания и его динамики, но и предметно-деятельностного бытия любого познающего субъекта.

В связи с этим вопреки устоявшимся понятийным штампам следует подчеркнуть, что основная проблема управления знаниями состоит в формировании навыков стратегического мышления и алгоритмизации процесса познания, необходимых для продуктивного «вычерпывания» информации из объекта, ее удостоверения с последующей концептуализацией с использованием определенного арсенала методов научного познания.

Последнее предполагает как минимум наличие следующих навыков и потенций субъекта познания:

– владение инструментарием методологии познания в целом (инструменты гносеологии) и когнитивными средствами в сфере своей специализации (средства прикладной эпистемологии);

– включение основных топосов теории информационной аналитики в арсенал собственных средств познавательной деятельности41;

– владение основными принципами удостоверения (валидации, репрезентации) и аргументации получаемых знаний.

Очевидно, что указанные потенции Homo Cognoscens могут быть сформированы только на основе указанного выше согласования socio и ego начал. Причем этот процесс (согласования) не укладывается ни в один из внешнезаданных регламентов, а реализуется на основе личностных когнитивных, социокультурных, морально-нравственных и других преференций самого субъекта познания. Поэтому основания самоменеджмента закономерно могут быть представлены через призму концептуальных обобщений теории самоорганизации. Здесь сам объект управления знаниями —научная проблема – представляет собой не только результат актуализации некоего явления, включенного в различные порядки социальной динамики, но и необходимый стартовый капитал обобщенных знаний, которые субъект пытается адаптировать к решаемому спектру когнитивных задач, кристаллизуя новые предметные представления. Именно так происходит упорядочение, изначально размытого и многомерного познавательного пространства.

Этот процесс формирования знаниевой системы из их (знаний) изначальной конгломерации характерен выраженным двуединством. Он развертывается на фоне познанных закономерностей, вошедших в структуру социальности научного сообщества и самого субъекта познания, и одновременно сугубо личностных императивов когнитивной культуры.

Первый уровень указанной дихотомии позволяет адаптировать имеющиеся в социопрофессиональном багаже субъекта знания к решению поставленной проблемы. Здесь происходит движение «вниз» – от обобщенных социализированных знаний, облеченных печатью «истинности», к конкретному, чаще прагматическому результату, который оценивается через призму критериев социальной эффективности. Но эти критерии не есть когитальные продукты. Они представляют собой различные формы конвенции, установленные субъектами внешнего управления знаниями. Думается, что именно так могут быть созданы образы и образцы социальной действительности, воспроизводящие организационный порядок и регламенты не только познавательной, научной, но и любой другой деятельности. Речь идет о социальной платформе знания (истины), которая представляется Дюркгеймом, утверждающим: «…концепты черпают свой авторитет далеко не из одной объективной ценности своей… Если они не согласованы с совокупностью коллективных представлений, они будут упорно отрицаться»42.

В силу этих причин далеко не случайно, что именно сейчас, в период доминирования в социогуманитарной науке различного рода функционеров, все чаще звучат призывы к установлению «аксиоматического конвенционализма». Причем звучат они на вполне серьезных научных площадках из уст ранее уважаемых специалистов. Их мотивы вполне прозрачны: не имея возможности что-либо сделать в науке, они хотят еще какое то время продержаться в ее лоно, разделив всех на своих и чужих. Ими предлагается выделить в качестве объективных ограниченное число фаций и методологических ресурсов, остальные считать неликвидными (!). Не правда ли, попахивает лысенковщиной?

Вместе с тем я не склонен к абсолютизации означенного выше фатального сценария развития когитального процесса. Здесь представлен лишь один из крайних вариантов использования интеллектуально-знаниевого потенциала субъекта, который с легкостью «прогибается под изменчивый мир» и его конъюнктуру.

Второй из рассматриваемых уровней использования познавательных стратегий предполагает обратное: движение «снизу вверх» – от субъекта познания, его культуры и потенциала к объективной актуализации научной проблемы, ее решению с использованием адекватных методологических инструментов и, наконец, удостоверению результатов авторских изысканий средствами создания системы научных аргументов (концептуализации).

В условиях указанного двуединства главной проблемой самоменеджмента знаний как раз и является установление некоего оптимального баланса между socio- и ego-началами субъектной познавательной деятельности. Синергетический эффект, как следствие достигнутого оптимума в соотношении этих начал, может обеспечить как существенное приращение в массиве имеющихся инструментальных знаний, без изменения его структуры, так и его (массива) коррекцию в случае аргументированного обновления базовых предметных представлений и связей между ними в теле того или иного научного конструкта. Вместе с тем движение в этом направлении может дать и обратный эффект в виде дисбаланса. В этом случае опустевшее место научной истины неминуемо занимает конвенция, о чем уже шла речь выше.

Кроме того, рассматриваемый самоменеджмент когнитивного субъекта функционально ориентирован и на согласование двух других оснований познавательного процесса – ratio и empirical.

Известно, что практически все концепции социогуманитарной сферы, построенные на результатах анализа фактологического материала и в силу специфики этого научного жанра, вынуждены так или иначе реагировать на реальность бытия человека с улицы, порой дистанцируясь от эпистемных построений предметных фаций, сулящих кристаллизацию обобщенных форм понимания социальной действительности в модусе ratio. В силу этого полагаются актуальными апелляции к эпистемному инструментарию в процессе социального познания, результаты которого обозначат не только эйдосы, объективно раскрывающие существо предмета, но и контуры последующего исследования в формате empirical.

Средством достижения этого оптимума на уровне указанного баланса выступает система знаний – внутренне согласованная целостности представлений субъекта, которые соединяют его с предметом познания. Достижение этого оптимума – задача далеко не простая, ибо субъект постоянно находится в состоянии выбора из множества методологических альтернатив решения поставленной задачи, ощущая выраженную избыточность возможностей целедостижения. Это обстоятельство и превращает когнитивный процесс в неравновесную динамическую систему. Любые ошибки, которые допускает субъект, еще в большей степени разбалансируют пространство этой деятельности, препятствуя выработке ее дериватов. Следовательно, синергетический эффект в позитивных его последствиях может быть проявлен, как и в предыдущем случае, лишь средствами управления знаниями самим субъектом – упорядочения когнитивного пространства, презентуя технологии научных изысканий, результаты которых могут быть использованы в сфере последующего социального конструирования. Так, посредством данного инструментария обеспечивается диалектический синтез ratio и empirical в структуре процесса познания.

Благодаря такой его (процесса) оптимизации появляется возможность преодоления неопределенности в выборе когитальных средств и постепенное снятие противоречий, обусловленных движением к более развернутому и аргументированному знанию. Тем не менее полное преодоление указанной неопределенности невозможно, как невозможно достижение абсолютной истины. В силу этого познавательный процесс всегда будет обличен статусом неравновесной динамической системы, которая выраженно проявляет свои потенции к саморегуляции и самоуправлению.

Именно по этим причинам современное понимание сути knowledge management существенно отличается от первоначальных представлений о нем как о совокупности директив, выстраиваемых по принципам линейных причинно-следственных связей, лишенных какой-либо казуальности. Но при всем стремлении субъекта управления знаниями к строгим постановкам задач, формализации используемых методов и подходов разработка реальных стратегий менеджмента в огромной степени базируется на эвристической основе. По сути эвристическим остается и главный выбор Homo Cognoscens – между содержательной точностью постановки задачи и возможностями ее формализации. Это обстоятельство с очевидностью требует нового осмысления феномена управления знаниями, которое учитывает череду разнообразных нелинейных форм равновесия когнитивного процесса.

Теперь непосредственно обратимся вопросу: возможно ли вообще управление когнитивным процессом, результатом которого являются инновационные знания? Очевидно, ответ на этот вопрос зависит от того, стихийны эти инновации или их проявления предсказуемы. Если их возникновение стохастично, то управлять ими невозможно, но если их развитие в большей или меньшей степени регулятивно, то процесс кристаллизации инновационного знания вполне управляем, ибо появляется возможность изменения факторов его фундации средствами направленной регуляции.

Однако не все так просто. Дело в том, что возможным новое знание делает субъектное творчество, а оно, по сути, процесс стихийный. Поэтому традиционное экстраполяционное прогнозирование или планирование когнитивного процесса в этом случае оказывается неэффективным в силу того, что мы не можем предсказать возможные качественные изменения знаниевой системы, которые порой задают совершенно новые порядки в представлениях об объекте познания.

В то же время было бы неправильно абсолютизировать стихийность в творчестве и переносить ее на все формы познавательного процесса. На самом деле, прежде чем субъектное творчество даст результат в виде инновационного знания об объекте, т. е. превратит его в «вещь для нас», оно претерпевает некоторые метаморфозы. Результатом творчества является открытие, которое никогда не раскрывает всех форм и проявлений объекта познания, ибо он неисчерпаем. Это всего лишь абстрактное, обобщенное знание, существующее в модусе ratio, несущее в себе потенцию дальнейшего познания объектов данной природы, но не претендующие на статус средства их преобразовании, управления ими. Последние существуют лишь в качестве прикладных аспектов открытия, которые рождаются существенно позже благодаря пролонгациям познавательного процесса в формате empirical. Таким образом, любое научное открытие обладает собственной ценностью, так как углубляет наше понимание мира. В то же время любая форма его эпистемной технологизации значима постольку, поскольку способствует созданию стратегий инновационного изменения этого мира43.

Следовательно, будучи прямым порождением творчества, научное открытие стихийно, случайно, неуправляемо. Но инновации, в том числе и социальные, будучи следствием того или иного открытия, существуют иначе. В разрыв между открытием и последующей инновацией, внедряемой в различные формы социальных практик, входит субъектный замысел, благодаря которому открытие и имплицирует свои возможные практические (социальные) следствия. Именно поэтому управление лишь инструментальными знаниями, потенциально заточенными на получение практического (прагматического) эффекта, становится возможным, так как они тесно связаны с ценностями и мотивами преобразующей деятельности человека. В связи с этим актуализируется антропоориентированный подход к проблеме управления знаниями. Его суть состоит в том, что управляемость когнитивного процесса всецело обусловлена возможностями согласования разнонаправленных интересов и целей субъектов на основе определенной системы социальных ценностей. По сути, речь идет об идеологии, способной консолидировать усилия людей в рамках рассматриваемого процесса. Последняя предстает в форме системной целостности «цель + технология целедостижения», благодаря которой познавательная деятельность в прикладной сфере упорядочивается и обретает аттрактивность, определяя, в какие формы инноваций будут «отлиты» результаты тех или иных открытий. Так могут быть созданы научно обоснованные модели управления знаниями, способствующие согласованию ego- и socio-начал в рамках когнитивного процесса.

Таким образом, мы приходим к выводу о том, что в структуре процесса познания, как и в иной сложной открытой динамической системе, диалектически совмещены два регулятивных начала – самоменеджмента и направленного управления со стороны внешних субъектов.

Первое реализуется на эвристическом уровне Homo Cognoscens с целью упорядочения стохастичного познавательного пространства средствами определения методологии, адекватной избранной проблемной (предметной) сфере. Такие механизмы самоорганизации способствуют так же согласованию ego- и socio-оснований познавательного процесса, выстраивая иерархию целевых ориентиров и преференций субъекта.

Направленное управление познавательным процессом дает эффект в сфере эмпирических изысканий, заточенных на получение инструментальных знаний – средств формирования прикладных технологий конструирования социальной действительности. Структура этой когнитивной сферы уже была подвергнута ранее эпистемной технологизации и существенно упорядочена, что и обеспечивает возможность достижения определенных эффектов от использования традиционных управленческих стратегий.

В заключение этого раздела кратко остановимся на важнейших условиях, необходимых для проявления эффектов самоорганизации познавательного процесса. Эти условия вполне возможно рассматривать в статусе принципов реализации данного процесса. Они, по сути, представляют собой основания саморазвития неравновесных сложных систем, но в контексте рассматриваемой проблемы адаптированы к ней и конкретизируют существо феномена самоменеджмента знаний.

Структурная сложность познавательного процесса, которая, во-первых, обусловлена необходимостью решения широкого спектра когнитивных задач, иерархия которых задает целевую функцию всех когнитивных процедур (функциональная компонента). Во-вторых, при формировании этой знаниевой системы используются различные методы, позиционируемые в рамках избранного научного подхода (элементная структура процесса). В-третьих, всегда возникает необходимость анализа значительного числа показателей, признаков и переменных, представляющих избранную среду – объект и проблемное поле – предмет познания (параметрическая структура процесса). Триединство структуры этой когнитивной системы уже само по себе свидетельствует о ее сложности.

Открытость познавательного процесса обеспечивает возможность в полной мере использовать внешние информационно-знаниевые ресурсы на основе междисциплинарного подхода. Благодаря этому и проявляется синергетический эффект в приращении и удостоверении новых знаний. С другой стороны, самозамкнутый познавательный процесс может быть только имитационным, презентующим формат циклических действий, не дающих каких-либо качественных результатов.

Презумпция избыточности знаний субъекта обусловливает его возможность адаптации к избранной проблеме научных изысканий средствами выбора адекватных ей методологических средств. По сути, речь идет о развернутом научном тезаурусе специалиста, который способствует выбору оптимальной траектории познавательного процесса в условиях неопределенности.

Информационно-знаниевый «голод», который испытывает субъект познания в начале пути. Эта проблема решается средствами самоорганизации процедур патентного поиска информации. Но эффект от дальнейшей систематизации сведений и последующей разработки эпистем как средств концептуализации научной проблемы полностью зависит от уровня интеллектуально-знаниевой культуры исследователя.

Направленность самоменеджмента знаний вскрывает характер ценностных ориентаций субъекта, которые он стремится реализовать, участвуя в исследовательском процессе. Последние могут быть диаметрально противоположными: а) стремление к созданию системы аргументированных научных знаний с последующей их апробацией и продвижением средствами публикаций либо практического использования; б) стремление к вхождению в конвенцию, о которой шла речь выше, средствами имитации научной деятельности и различных конъюнктурных практик околонаучного функционерства.

Двуединство ego- и socio-оснований самоменеджмента знаний. Существо этого принципа развития познавательного процесса, определяющего его аттрактивность, уже было раскрыто выше.

Предпосылочность. Представление об этапах и структуре познавательного процесса вводится субъектом на гипотетическом уровне в формате не «априорно» (внеопытно), а «предпосылочно» (доопытно). Поэтому всякое наличное познание руководствуется заранее выработанными идеями44. Гипотетика этих идей, целей и технологии целедостижения проходит апробацию в самих когнитивных актах, осуществляемых субъектом. В силу этого коррекция познавательных траекторий в случае ошибок в предпосылочных конструктах может осуществляться только средствами самоменеджмента знаний.

Автономность. Самоменеджмент познавательного процесса, пересекаясь с внешними управленческими импульсами и наличием объективных методологических и социальных иерархий, всегда стремится к синергетичности своих проявлений, что в условиях неопределенности когнитивного процесса является одним из условий его успешной реализации. Отражая различные порядки предметоцентричности, автономность субъекта познания является важным фактором решения проблем децентрализации управления знаниями.

Таковы, на наш взгляд, основные принципы, обусловливающие специфику самоменеджмента как базовой стратегии бытия человека познающего, ищущего не там где светло, а там, где требуется восстановление связи миропонимания субъекта с реальной динамикой мозаичной социальной действительности.




Глава 2

Научный инструментарий социального познания





§ 1. Социальное познание как предмет практической философии


Рассматривая социальное познание через призму предметно-деятельностного подхода, необходимо, прежде всего, подчеркнуть, что оно выступает средством получения инструментальных знаний, главной функцией которых является не только адекватное и объективное понимание существа социальной действительности, но и целеосознанное практическое преобразование человеком объектов второй природы. Именно поэтому мы и апеллируем к практической философии, которая обращена к проблемам организации, оптимизации и продуктивной реализации человеческого действия.

Значимость практической философии вытекает из того фундаментального факта, что объективные инструментальные знания могут и должны непосредственно влиять на характер действия человека, его направленность на предмет, формировать оптимальную технологию целедостижения. По сути, такая философия кульминирует основную проблему предназначения человека познающего и действующего, которая в терминах И. Канта может быть выражена в формах ответа на вопрос: «Что я должен делать?». Но в данном контексте, безусловно, с учетом классической моральной ориентации данного вопроса, он детализируется в следующем комплексе его импликаций: на что я должен направить свои усилия?; как и с кем я должен действовать?; какие средства использовать?; как я смогу использовать полученный результат в будущем?

Другими словами, практическая философия должна указать, открыть субъекту те условия объективного познания и последующего оптимального действия, которые позволят ему достичь определенного состояния гармонии. Истоки последней И. Кант видел в нравственности отношений и действий человека, которая предопределяет возможность благостного результата при ответе на вопрос: «На что я могу рассчитывать?» Но, по сути, если в категорическом посыле Канта несколько изменить тональность обращения к абсолюту, то можно понять, что речь идет о формировании нравственной социальности, которая, безусловно, должна достигать определенных порядков гармонии либо по меньшей мере иметь эффективные механизмы согласования разнонаправленных интересов людей – быть бесконфликтной, замиренной. Поэтому моральность общественных связей, отношений и действий всегда имела мощное критериальное значение для оценки уровня развития социальности человека познающего и действующего.

В связи с этим И. Кант и актуализировал роль практической философии, акцентируя внимание на субъекте – носителе нравственных качеств, обусловливающих степень его включенности в различные порядки социальной практики. «В конце концов все сводится к практическому, и в этой тенденции всего теоретического в отношении его применения состоит практическая ценность нашего познания. Но эта ценность лишь тогда безусловна, когда безусловна цель, на которую направлено практическое применение знания. Единственная безусловная цель, к которой должно относиться все практическое применение нашего познания, есть нравственность, которую мы называем поэтому просто или абсолютно практическим (социальным). И та часть философии, которая имеет предметом моральность, должна быть названа поэтому практической философией…»45. Именно практическая философия является основанием любого действия индивида, ибо вплетает его в структуры ассоциированной деятельности, составляющие базу любого социума. Это означает, что и социальная философия тоже входит в структуру практической сферы философского логоса, равно как и аксиология, этика и эстетика.

Итак, теоретическая и практическая философия – это различные части философского знания. Практическая содержит знания-инструменты, а теоретическую философию составляют знания-описания и представления. Практическая философия есть генетически первичная форма философии, тогда как теоретическая вторична по отношению к ней. Примат практической философии над теоретической, генетическая зависимость и обусловленность содержания теории от задач практики являются закономерностью историко-философского процесса. Сколь ни сложна была бы теоретико-философская надстройка, в конечном счете она функционирует как инструмент обеспечения базисной философской практики познания социального мира46.

Кроме того, философия способствует, прежде всего, постановке новых проблем на стыке разных наук и сфер человеческой культуры и деятельности. В этом и заключается ее интегративная, синтетическая функция в социальной науке и обществе. Философия выполняет также свою аналитическую, исследовательскую функцию в широком значении этого понятия. Данная функция может быть охарактеризована так же как методологическая, связанная с анализом путей познания и действия, методов и логических форм. Наконец, все большее значение в современных условиях приобретает ценностно-регулятивная, аксиологическая функция практической философии, состоящая в соотнесении целей и путей познания и действия с гуманистическими идеалами, в их социально-этической оценке47.

Таким образом, отнюдь не потребность в спекуляции, а именно практические соображения побуждают человеческий разум выйти из своего круга и сделать шаг в сферу практической философии, чтобы получить здесь сведения и ясные указания относительно источника своего познания и действия в сопоставлении с максимами, которые опираются на социальные потребности и склонности человека. Это должно помочь ему выйти из затруднительного положения и избежать опасности лишиться всех подлинных принципов из-за неопределенности, в которой он легко может запутаться48.

Следовательно, практическая философия выступает в качестве главного средства снятия, преодоления неопределенности в процессе познания и последующего действия, определения их целей и технологии целедостижения, что с очевидностью требует постоянного уточнения знания о предмете субъектной деятельности.

В рамках нашего монографического исследования мы актуализируем именно указанную выше функцию практической философии, ибо получение нового инструментального знания, выступающего в качестве главного средства преобразующей деятельности современного человека, предполагает использование всего методологического арсенала социального познания. Последний достаточно обширен и включает широкий спектр подходов и методов – от основоположений трансцендентального познания через принципы постижения предмета в интенции и создания его (предмета) поисковых моделей до методов вычерпывания эмпирических данных из структуры предмета и разработки технологий упреждающего управления возникающими проблемами.

В связи с этим возникает вопрос определения статуса предмета социальной аналитики, рассматриваемой в качестве главного средства развития практической философии.

Итак, отнюдь не каждое сущее изначально является предметом познания. Оно также существует, не являясь объектом человека познающего, до тех пор пока не становится познанным49. Именно тогда это сущее и становится предметом социального познания. Предметное бытие вообще – это лишь внешняя характеристика сущего как такового. Только для человека оно является чем-то существенным, ибо имеет выраженное практическое значение, открывающее некие перспективы развития предметно-деятельностной практики в дальнейшем. При этом трансцендентальная проблема познания не затмевается и даже не отодвигается на второй план предметно-практической, а подхватывается ею в полном объеме и подвигается к решению с использованием когнитивных средств, ибо предметная деятельность субъекта является лишь интенцией на нечто реальное. Она (познавательная деятельность) не перестает быть таковой и после получения реального результата, так как он сразу же становится предметом последующих изысканий, интенциально осмысленных субъектом.

При этом очевидно, что социальное познание, использующее весь арсенал методологических средств, и последующая предметно практическая, преобразовательная деятельность представляют собой перманентный процесс. Каждый из его циклов состоит как минимум из следующих четырех фаз:

• проявление некоего социального феномена;

• актуализация проблем, связанных с этим явлением;

• становление интенции (предметной сферы) исследования, формирование системы научных представлений о предмете (концепция), аргументированное обоснование форм позиционирования предмета в структуре объекта и выделение структурообразующих признаков объекта (теория);

• предметно-практическая деятельность, направленная на оптимизацию позиционирования предмета в структуре объекта.

По крайней мере на двух завершающих этот цикл фазах будет востребована методология социального познания как средство получения инструментальных знаний и одновременно как мощный инструмент формирования информационной ресурсной базы, необходимой для создания технологий упреждающего управления проблемами в процессе предметно-практической деятельности человека.

Становление и развитие инструментария социального познания имеет долгую историю, и процесс наращивания его потенциала бесконечен, как бесконечен процесс познания человеком бесконечной сложности мира и опредмечивания его модусов. Но сейчас можно с уверенностью сказать о том, что благодаря использованию когнитивных методов были созданы не только эффективные технологии предметно-практической деятельности людей, но и сформированы масштабные инновационные теоретические конструкты, объективно представляющие сущность метаморфозно изменяющегося современного социального мира.

Именно эти конструкты и составляют структуру современной практической философии. Здесь мы апеллируем прежде всего к таким методологическим системам, как аксиология, логика, праксиология, эпистемология, этика, эстетика и др. Кроме того, серьезное инструментальное значение для предметного анализа различных проявлений современного социального бытия имеют следующие теоретические конструкты, обладающие высоким инновационным, эвристическим потенциалом: концепция постиндустриального или информационного общества (Даниэл Белл, Элвин Тоффлер, Ален Турен50 и др.), общества второй модернити (Зигмунд Бауман, Энтони Гидденс51) и примыкающие к ним концепции общества риска (Ульрих Бек52), общества спектакля (Э. Ги Дебор53), дисциплинарного общества (Мишель Фуко54), сетевого общества (Мануэль Кастельс55), общества потребления (Жан Бодриар56) и др.

Теперь рассмотрим в ретроспективе процесс становления и наращивания методологического потенциала социального познания и одновременно попытаемся отразить этапы формирования некоторых основоположений практической философии.

Итак, разработка базовых правил получения нового знания принадлежит еще Аристотелю Стагирскому (ок. 384–322 гг. до н. э.). Они содержатся в его известных трудах «Первая аналитика», «Вторая аналитика», Метафизика» и других текстах «Органона» (греч. organon – «орудие», средство познания). Если в ранней «Топике» и иных трактатах Аристотель искал ответы на вопрос «Что анализируется?», то во «Второй аналитике» он раскрыл основы получения выводного знания. Он показал, что правильные рассуждения подчиняются небольшому числу законов, независимых от частной природы объектов. Аристотелю принадлежит и открытие первых трех законов формальной логики – тождества; непротиворечия и исключенного третьего, что имело не только важное методологическое, но и прикладное значение.

Закон тождества был им сформулирован в трактате «Метафизика»: «…иметь не одно значение – значит не иметь ни одного значения; если же у слов нет значений, тогда утрачена всякая возможность рассуждать друг с другом, а в действительности и с самим собой; ибо невозможно ничего мыслить, если не мыслить что-нибудь одно»57. Согласно этому закону, любая мысль (любое рассуждение) обязательно должна быть тождественна самой себе, т. е. она должна быть ясной, точной, простой, определенной. Говоря иначе, этот закон запрещает путать и подменять понятия в рассуждении (т. е. употреблять одно и то же слово в разных значениях или вкладывать одно и то же значение в разные слова), создавать двусмысленность, уклоняться от темы и т. п.

Закон непротиворечия он сформулировал следующим образом: «два противоположных суждения не могут быть истинными в одно и то же время и в одном и том же отношении»58. Согласно этому посылу формально-логическое противоречие есть серьезная ошибка, несовместимая с логическим мышлением.

Формулировка закона «исключенного третьего» гласит: «Из двух противоположных суждений одно истинно, другое ложно, а третьего не дано». Данный постулат дополняет «закон непротиворечия», но применим лишь в том случае, где при однозначности ситуации, имеется прямое отрицание одного понятия другим или косвенное отрицание дополняется достаточно обстоятельными комментариями; его назначение – устранение возникших противоречий в процессе познания.

В своих изысканиях Аристотель опирался на труды Демокрита, Платона, положения Сократа и других древнегреческих философов, но ему не удалось создать системы принципов мыследеятельности рассуждающего человека. Он не использовал в своих построениях понятия «логика» (от греч. logos – слово, мысль, речь, разум), он знал лишь прилагательное «логикос» («относящееся к слову»).

Подчеркнем, что Аристотель разрабатывал свою силлогистику именно как аналитику, как способ получения выводного знания на основе уже имеющегося. Употребляя слово «анализ», он понимал под ним разложение сложного на простое вплоть до далее неразложимых первоначал или аксиом. В «Риторике»59 он впервые говорит об «аналитической науке» как об универсальном методологическом инструменте познания. Но значение трудов Аристотеля состоит не столько в описании и кодификации приемов анализа, сколько в том, что они сами стали объектом исследования, что ознаменовало собой начало формализации мыслительных процессов.

Исключительную ценность представляет его исследование доказательства, которое он привел во «Второй аналитике». Доказать что-либо – значит связать необходимой связью то, что связано в самой действительности. Для этого надо чтобы связь через средний термин была «правильной» (непротиворечивой). Однако для получения истины одной логической непротиворечивости мало. Требуется еще истинность посылок, в которых связь субъекта и предиката отражала бы связь, присущую самой действительности. При этом такая связь должна быть необходимой, т. е. выражать не случайные, а существенные зависимости.

Аналитика Аристотеля в противовес «мнимой мудрости» выступает как средство удостоверения известного знания о предмете, а также получения нового (выводного) знания о нем. Им впервые были открыты схемы рассуждения и умозаключения, которые он назвал «доказывающей (дедуктивной) наукой», аналитикой, а умозрения – «силлогизмами».

Аристотелю принадлежит и первенство в описании основных приемов поиска «подобного» и отличительного в знании, получения «соотнесенного» знания, построения утверждения, отрицания и противоречия, умозаключения в целом. Он показал, что «…всякое основанное на размышлении учение исходит из ранее имеющегося знания», а «…для решения проблем следует выбирать расчленения и деления…»60.

Идеи, изложенные Аристотелем в трудах по аналитике, в дальнейшем развивались его учеником Теофрастом (IV–III вв. до н. э.), его последователями – Андроником Родосским (I в. до н. э.), Александром Афродисийским (II–III вв. н. э.), Порфирием (III в. н. э.), Фемистием Пафлагонским (IV в. н. э.). Свой вклад в изучение и популяризацию этих идей внесли критик Хризипп (III в. до н. э.), биограф Диоген Лаэртский (III в. н. э.) и др.

Так, труд Порфирия «Введение в Категории Аристотеля» стал «учебником» в средневековой Византии и Западной Европе. Но значение трудов Порфирия этим не ограничивается. Истолковывая «пять звучаний» – род, вид, отличительный признак, существенный признак и случайный признак, он фактически заложил методологические основания для изучения элементных, функциональных и иерархических структур общества. Например, им была предложена наглядная схема (известная как «древо Порфирия»), отражающая родовидовые отношения понятий в строгой иерархии. Через 16 столетий этот подход будет использован при разработке классификаций в структурно-функциональном и стратификационном подходах современной социологии.

В начале VI в. последний представитель античной философии и одновременно «отец средневековья» Боэций (Аниций Манлий Торкват Северин Боэций) написал комментарии к сочинениям Аристотеля61, а также к трудам Платона, Порфирия и Цицерона, переведя их на латинский язык, что послужило толчком к дальнейшему распространению идей этих мыслителей62.

Заметим, что комментарии Боэция к «Категориям» Аристотеля, написанные около 510 г. н. э., входили в корпус логических сочинений, составляющих так называемую старую логику (logica vetus, или ars vetus). В Средние века это сочинение пользовалось огромной популярностью, о чем свидетельствует большое число (более трехсот) дошедших до наших дней манускриптов.

Именно раннее средневековье обогатилось бесценным опытом отбора и «свертывания» знания, столь важного для последующего развития социальной аналитики. В это время стали издаваться разного рода «компендиумы» – краткие энциклопедии, справочники, компиляции, бревиарии (лат. breviarium – служебник). Вместе с тем стремительное распространение такого рода трудов имело и негативные последствия: они нередко вели к упрощению, компилятивности, догматизации, вольной трактовке авторского знания.

В плане развития методологического инструментария социального познания больший интерес представляет также принцип соединения «логоса» и «мифа» – логического и чувственного познания, введенный Боэцием. Благодаря этому посылу современный субъект познания получает возможность оптимально совмещать эти уровни анализа при решении различных социальных проблем, ибо современный субъект познания, как правило, не обращается к самому объекту, а анализирует лишь информацию, излучаемую им, которая фиксируется в различных текстах, матрицах данных, параметрических массивах и другом, используя различные формализованные приемы. При этом возникает закономерный вопрос: можем ли мы использовать внерациональные методы в социальном познании, в частности, интуицию, в качестве средств вычерпывания информации об объекте? Каким правилам должен следовать субъект познания, чтобы не переступать границу верификации? Эти вопросы остаются чрезвычайно актуальными и сегодня.

К творчеству Аристотеля обращался и сирийский математик Аль-Фараби (870–950), прокомментировавший весь аристотелевский «Органон». Его логика была направлена на оптимальную структурацию научного мышления. Аль-Фараби выделял в ней (логике) две ступени: одна охватывала представления и понятия; другая – теорию суждений, выводов и доказательств.

Весьма перспективными в плане оформления инструментария социального познания в частности и наукообразования в целом были и программы Пифагора, стоиков и Платона, развивавших картину бытия-логоса, подпадающего под умозрение. В них содержался призыв подходить к вещам средствами одной мысли, не привлекая чувств, пытаясь уловить подробности бытия самого по себе, во всей его чистоте63. Но такой подход был полностью блокирован линией Аристотеля, настаивавшего на предметной стороне знания: обладание отвлеченным знанием в отсутствие опыта влечет ошибки, ибо дело всегда приходится иметь с единичным64.

Развивал эту эпистемологическую линию в тот период времени и известный таджикский мыслитель Ибн Сина (Авиценна) (980–1037). В работе «Логика» он также стремился обобщить аристотелевскую силлогистику, установить зависимость между категорическими и условными суждениями.

Принципиально значимый для становления методологии социального познания был шаг к новому знанию, сделанный на заре Возрождения испанским философом и богословом Раймундом Луллием (1233–1315). Из средневековых реалистов он занимал самую последовательную позицию в отождествлении порядка действительности с порядком логическим, доведя ее до панлогизма, тем самым опередив Гегеля на пять веков.

Луллий предпринял попытку изучения проблем логического следования путем моделирования операций с использованием им же разработанной системы концентрических кругов. Главную задачу он видел в том, чтобы научить людей выводить новые сочетания терминов на основе подобранных таблиц. Его заслуга состоит в том, что он сумел предвосхитить использование фасетно-блочного подхода в социальной аналитике, впервые сделав акцент на поиск не просто выводного, а именно нового инструментального знания о мире.

Критики Луллия обвиняли его в механистичности суждений, и на долгие годы воззрения философа были незаслуженно преданы забвению. Только в XX в. его идеи об использовании трех кодировок (текст – картинка – схема) были взяты за основу разработчиками теории уровней интеллекта, из которых наиболее близкими к схемам Луллия являются «Уровни бытия» («Спиральная динамика») Клера Грейвза65 и «Теория уровней абстрактного интеллекта» (ТУАИ) Якова Фельдмана66. Идеи Луллия просматриваются и в работах Генриха Альтшуллера – основателя «Теории решения изобретательских задач» (ТРИЗ)67 и современных апологетов социальной синергетики.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksey-borisovich-kurlov/metodologiya-socialnogo-poznaniya-monografiya/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения